Все покрывает скрипучий голос Родриго:
— Кордова в упадке. Город городов превращается в овечий хлев. Засыхает, как сорванный апельсин. Вот Толедо — другое дело, голубчики! Там — жизнь! Была у меня там смазливая девчонка. Чужестранка, черт ее знает откуда. Когда я обнимал ее, она заводила глаза и бормотала непонятные слова.
— Она была дорога? — раздается голос тощего человечка, который сидит поодаль со своим приятелем, их появления никто не заметил Человечек время от времени записывал что-то на листе пергамента и шептался со своим спутником.
Родриго удивленно обернулся к нему:
— Не знаю, правда, с кем имею честь, но повторяю, тощий незнакомец, что девчонка была настоящий дьявол, рослая, как пальма, горячая, как полдень. А была ли она дорога? Сто реалов — это дорого?
— Сто реалов! — ужасается потрепанный человечек. — Да это целое состояние для нашего брата! Я — Макарио Саррона, бедный бакалавр, для которого сотня реалов менее доступна, чем небо. А это мой друг Мартино, добрый друг, но еще беднее меня.
— Выпей со мной, бакалавр, — кричит Родриго, — и ты, костлявый мыслитель!
— Вы делаете доброе дело, ваша милость, — разливается бакалавр, пьет и вместе с приятелем снова склоняется над своим пергаментом.
Настроение — от вина — безоблачное.
— Любить женщин как далекие звезды! — восклицает спутник Эмилио с пышной прической.
— Ступай куда подальше, глупец! — гремит Эмилио. — Тоже мне любовь! Не правда ли, дон Мигель? Вы только взгляните — разве ножка этой девушки вблизи не прекраснее небесных созвездий?
И дон Эмилио поднимает юбки Авроры до розовой подвязки. Девушка для виду отбивается, визжит.
Мигель вскочил, обнажив шпагу.
— Что вы себе позволяете! — обрушился он на Эмилио. — Какое бесстыдство! Позор! Негодяй!
Желтую комнату сотрясает хохот.
Аврора, не обращая внимания на шпагу, бросается к Мигелю, обнимает его:
— Нет, нет, ваша милость! Не трогайте его! Простите его! — И тихо добавляет: — Ведь он мне дядя…
Смех гремит, гремит…
Эмилио с преувеличенным рвением извиняется, кланяется Мигелю.
Пристыженный, тот не знает, что делать.
— Я спою для вашей милости, — воркует Аврора, и пальцы ее уже ударяют по струнам гитары:
Мирный бой, живая смерть,
Смех навзрыд, забвенья слава,
Бездны взлет, кромешный свет,
Зоркости слепой забава,
Яд, животворящий кровь.
Желчи мед, беды отрада.
О, воистину любовь —
— Отлично! Прекрасно! Великолепно!
И впрямь — голос Авроры единственное, что здесь прекрасно. Мигель, необычайно восприимчивый к звукам, в особенности к звукам человеческого голоса, протягивает к Авроре руки:
