Мое тело нуждалось в сне после длинного, тяжелого дня, но моя душа требовала радости. Я выбрала неподходящую работу, это было ясно, меня больше бы устроил брак с Иэном...Я представила себе восхитительное позднее утро в постели, служанку, приносящую мне кофе с молоком и круассаны, газеты, почту, записную книжку. Потом она наполнила бы для меня ароматную ванну. Такая заманчивая перспектива заставила меня испытать боль разочарования. Мне захотелось отправиться в новую дискотеку "Ле Шандель", находившуюся возле моего дома. Я должна была освободиться от моего разочарования, подцепить безликого незнакомца, который позже неистово позанимался бы со мной любовью. Сегодня я не нуждалась в нежности, хотела быть животным. Мы не стали бы разговаривать, обошлись бы без слов. За нас говорили бы наши тела.
- Pardonner-moi, mademoiselle, mais avez-vous une allumette?xxviii
Я увидела высокого темноволосого человека, стоявшего передо мной с сигаретой в руке. На нем был темно-синий двубортный костюм в полоску. Он говорил по-французски с сильным акцентом. Его почти черные глаза смотрели на мои зеленые (ставшие такими благодаря контактным линзам). На его губах блуждала знакомая чувственная улыбка, намерения незнакомца были прозрачными, как вода в Пилгрим-Лейке. Я почувствовала, как кровь хлынула к моей голове, ноги превратились в ледышки, сердце вывернулось наизнанку. Я не могла произнести ни единого слова. Я смотрела на моего брата Харри.
- Une alumette?
- Да, спички, - произнес он по-английски, указав на мою дымящуюся сигарету "житан" и свой "честерфилд". - Если вас это не затруднит.
Я поискала дрожащими руками в сумочке от "Эрмеса" коробок спичек с отпечатанной надписью "Дом Терезы". Протянула его Харри и жестом предложила ему сесть. Возле меня стоял свободный стул.
- Merci beaucoup.xxix Вы видите официанта?
Я помахала рукой Жаку, и он подбежал ко мне, оценивая Харри многозначительным, истинно французским взглядом. Конечно, он думал о моих марьяжных перспективах. Если бы он знал, что смотрит на моего любимого брата, он бы умер от шока. Мне самой казалось, что я умираю от потрясения. Я не могла это пережить - спустя четырнадцать лет Харри материализовался в Париже, возле моего стола, попросил спички у меня, его сестры, которую когда-то обожал, лишил девственности, а сейчас совершенно не узнавал. Это неузнавание подействовало на меня странным образом. Оно оскорбляло меня и бросало мне вызов. Как он смеет не видеть меня за зелеными контактными линзами, покрашенными и завитыми волосами, не понимать, что я - Алексис? Это было потрясающе, восхитительно!
