В наших игорных домах много играли, но карты и кости никогда мне не нравились. Было бы противно приобрести такую ловкость, чтобы постоянно выигрывать, а для проигрыша у меня не было денег. Кроме того, подобное искусство казалось опасным, и могу назвать многих из самых ловких наших товарищей, окончивших галерами.
Тем временем мне исполнилось восемнадцать лет, я влюбился во второй раз в жизни. Следовало бы сказать, в первый: чувство, внушенное мне Эмилией, было так чисто, хотя и страстно, что даже изгладило воспоминание о чувственном увлечении Розорой.
Эмилия была моей кузиной, и мы еще детьми играли вместе. Она вернулась домой, окончив воспитание в монастыре. Я увидал ее в первый раз с изумлением, почти с испугом. Эта шестнадцатилетняя итальянка была уже женщиной до мозга костей. Протянув мне смуглую руку и сказав нежным голосом «здравствуйте, кузен», она сделала из меня верного раба. Я с трудом сдержался, чтобы не пасть перед ней на колени.
Единственное, что мне не понравилось, – это появление одновременно с Эмилией одного из моих друзей-негодяев шевалье Тривульция. Кажется, он иногда виделся с моей кузиной в приемной монастыря. Дядя позволил ему поздравить возвратившуюся пансионерку, и тот бессовестно стал надоедать нам своими посещениями.
– Сначала Эмилия принимала его любезно, и я думал, что имею в нем опасного соперника, но ошибался. Итальянка, а следовательно, вдвойне женщина, кузина любила, чтобы за ней ухаживали, вот и все. В действительности же она была тронута лишь моей нежностью. Ее предпочтение выражалось все яснее и яснее, и я уже поглядывал на шевалье снисходительно.
Не раз просил кузину назначить мне тайное свидание в ночной тиши. Она все откладывала, не говоря ни да, ни нет, но с такой улыбкой и таким взглядом, что сердце у меня начинало биться сильнее. Наконец однажды она сказала мне следующее:
– Ты добрый мальчик, Жозеф, и я уверена, что ты меня любишь.
– Люблю ли я вас, Эмилия!..
– Приходи сегодня вечером в сад, когда все уснут.
– Боже!.. А в котором часу?
– В полночь. Согласен?..
– О! Эмилия…
– Итак, до вечера, – сказала она, поспешно уходя.
Какой день! Первое свидание – прелестная вещь. Оно волнует кровь и возбуждает нервы.
Настала ночь.
Я не мог прикоснуться к ужину, так что дядя Калиостро сказал мне:
– У тебя очень озабоченный вид, Жозеф.
– Вовсе нет, дядюшка.
Запершись у себя в комнате, я слышал, как пробило десять, одиннадцать и, наконец, половина двенадцатого. Тогда я тихо спустился в сад и спрятался в беседке в дальней аллее от дома.
