– Как ты сумела? Просто не понимаю, как тебе все это удалось.
А Нонаине, словно открывая большую тайну, доверительно сообщила: консервы. Все это консервы. Заграничные.
– Но какие вкусные!
– Только, к сожалению, быстро приедаются. Все они с каким-то майорановым привкусом. Я хотела даже извиниться, чтобы не судили строго мою старомодную кухню.
– Прошу прощения! – Снова он в одно время с Кати потянулся за вином, и их плечи соприкоснулись.
– Здесь так тесно сидеть! – смущенно промолвила девушка.
– Разве это плохо? – скорее выдохнул, чем прошептал он.
– Нет…
Эти проникновенные глаза, беззаветно преданные, как у молодого пуделя, и поблескивающие, как у маленькой ящерицы, однажды, оттененные синими полумесяцами, казались потухшими. В ночь на двадцать четвертое октября, в клинике. Белые больничные койки, белые стены, белый рассвет и белое забытье после операции. Кати сидела на краю его койки, бледная, в белом халате, а под глазами – дрожащие синие полукружья. Она дала ему кровь; он даже не знает, сколько. Говорили, что вдвое больше, чем обычно брали у доноров Красного Креста…
Нонаине принесла мороженое.
– Вообще говоря, я собиралась сделать пломбир, но сливки… не такие, какими они должны быть.
– Сливки?
– Из молочного порошка. Есть такой сорт – жирный, и если приготовить густой раствор, получаются довольно-таки неплохие сливки… Мы его для этого и используем.
Мороженого съели по две порции, и еще осталось немного. Шимпи, причмокивая, давал понять, что он делает заявку на остаток. Но Нонаине предупредила его:
– Не рассчитывай! Если что-то осталось, то это для нашего героя, это ему!
И все взглянули на него. Девушки опять с тем же беззастенчивым любопытством, как и тогда, когда его представляли им.
Убрали со стола, в гостиной заиграло радио. Цайя помог и ему перейти туда; его усадили в массивное большое кресло, чтобы он мог смотреть на танцующих. Рядом с ним села Кати, но ее наперебой приглашали танцевать. Вставая, она бросала на него умоляющий взгляд: «Что поделаешь, ведь я хозяйка дома…»
Казалось, у нее испортилось настроение и она стала рассеянной.
– Тебе что-нибудь не нравится?
– Не-ет… Ничего…
– Я же чувствую!
– Да так, поспорила с мамой, ничего интересного…
– Из-за чего?
Она не ответила. Только позднее сказала, как бы между прочим:
– Я считаю несправедливым делить людей на избранных и прочих. Оценивать людей нужно по тому, чего они стоят. Но тогда уж обязательно всех без исключения! – Однако Кати не успела объяснить, как она это понимает. Ее пригласили на танец; она снова умоляюще взглянула на него и пошла танцевать.
