– Да, отец, – сказал бородатый. – Ты вроде ко мне обращался. Извини, я стих сочинял, вот послушай:
Я подошел и увидел внизу:
Грязные руки в кровавых потеках,
Толстый рабочий, скачущий в лес,
Мелкие брызги теплого ветра,
От копыт разлетающиеся игриво,
Пересекаются в точке полуденного царства
И блестят, и пенятся словно пиво.
Ах, кончаются скоро мои мытарства,
Скоро будет опять, как в веселом романе,
Будет играть и струиться нега,
Давая лениво гнилые побеги.
Ночь опустится в черную пашню,
Я буду идти, увязая в земле,
Видя желтый и острый серп
С зазубренными краями –
Зеркальное отражение сущего –
– Заметил, вот оно – зеркальное отражение – дальше все навыворот, грязь и смрад или наоборот, – отвлекся на минутку бородач.
Геометрическая фигура острого круга –
Кто-то услышит ее, воспарив
Над распоротым чревом почвы,
Среди белого, жгучего дня,
Родившего сладкий и теплый плод,
Замкнувший время в немую дрему.
И начнется грустная, длинная пьеса
О том, что приходит пора печали,
И горьким вином разольются слезы,
Стекая каплей в глухую полночь,
Где тихо бредет осел понурый,
Выделяя пота соленого реки,
Ведомый крестьянином, тощим и хмурым,
С ногами чистыми, словно мрамор –
Кто-то подполз и услышал вверху.
В процессе чтения лицо бородача словно бледнело и ощетинивалось. Прокоп Фомич поминутно вздрагивал и следил за густым волосом, лезшим из подбородка чтеца. Стихи он почти не слушал, а что слышал, плохо понимал, и озирался испуганно. Но остальные посетители пивной были заняты своими кружками и не оборачивались на голос стихотворца, вдохновение которого наконец иссякло. Поэт схватил кружку и начал подкреплять силы пивом.
– Сильные стихи, – сказал Прокоп Фомич неуверенно, – только не очень понятные почему-то, хотя слова вроде все русские, да? Ну, да ладно. Ты вот слушай, у меня сегодня год, как сына в тюрьму посадили, понимаешь?
Прокоп Фомич начал вторую кружку и задумчиво жевал креветку. Все-таки стихи бородатого его чем-то задели, эти мраморные ноги чертовы у худого крестьянина. Поэт наклонился над кружкой и молчал, не перебивая.
– Ты слушай, что натворил, – продолжал тоскливо Прокоп Фомич. – Над проходной у нас лозунг висит – «Слава авангарду!», значит, ну, видел наш листопрокатный завод, наверное. И выпили они с приятелем крепко, тот и говорит – давай, мол, пойдем на завод и этот дурацкий лозунг сорвем к черту и в лужу бросим. Осень тоже была, как сейчас, и дождь шел сильный, с ветром. Вот они пришли туда и нет бы действительно сорвать этот лозунг, а они еще затащили его в кабинет, главного авангардиста, а ночью дело было, и присобачили над его столом. А сын пьян был ужасно, разразился фонтаном кильки, и прямо на стол. Жуткое дело. Нашли, статью припаяли, сидит теперь, письма пишет злые. Здравствуй, мол, батя, дай авангардисту по роже и езжай ко мне, развлекись. А я почетным рабочим был, премии получал, а сейчас только герой труда спасает, успел получить два года назад. Такие, брат поэт, дела, хоть вешайся…
