В ту апрельскую ночь (то есть вчера!) студент Мурад Илдырымлы отбросил в сторону синеватое одеяло (вот это самое синеватое одеяло!) и сел на кровати. Капание крана во дворе слышалось совершенно ясно, но наряду со стуком капель слышался еще какой-то необычный звук, и студент, все еще не избавившись от преследующей его руки вождя, некоторое время прислушивался к необычному звуку и вдруг осознал, что этот звук - хрип и что хрип доносится из комнаты старухи Хадиджи. У студента даже волосы встали дыбом, потому что ему показалось, что старуху Хадиджу душат, и душит старуху Хадиджу... та самая рука вождя...
В секунду он полностью очнулся, резко вскочил и, затаив дыхание, стал прислушиваться: хрип то прекращался, то усиливался. В тишине кроме хрипа он слышал стук собственного сердца, затем осторожно, на цыпочках, как будто боясь разбудить кого-то, подошел к двери Хосрова-муэллима.
Он только раз тихонько стукнул, и Хосров-муэллим в тот же миг спросил: "Кто там?" Хосров-муэллим включил свет, открыл дверь, и как только студент увидел Хосрова-муэллима в белом исподнем, так понял, что и сам он без брюк предстал перед человеком, со своими тонкими, кривыми, волосатыми, голыми ногами, в длинных синих трусах (купленных, когда он еще работал библиотекарем в селе)...
Впереди Хосров-муэллим, следом студент пошли в комнату старухи Хадиджи. Хосров-муэллим включил свет, и студент Мурад Илдырымлы впервые за восемь месяцев увидел старуху Хадиджу в постели: одеяло было натянуто до подбородка, старуха Хадиджа, повернув голову, не мигая смотрела на порог, студенту даже показалось, будто старуха Хадиджа смотрит на указанную Баланиязом мышиную нору; изо рта старухи бежала белая пена на шею, на белую ночную рубашку, на наволочку в мелкий цветочек. Белая ночная рубашка и наволочка в мелкий цветочек были такими чистыми, что студент в одно мгновение забыл о скупости, о жадности, о двуличии этой женщины - чистота постели в ту полночь свидетельствовала о чистоте самой старухи Хадиджи...
Старуха Хадиджа больше не хрипела, Хосров-муэллим, приблизившись к старой железной кровати с потускневшим никелем, внимательно посмотрел на хозяйку дома, потом закрыл женщине веки и слишком спокойно для такого момента сказал: "Идем, оденемся..." В спокойствии Хосрова-муэллима студент увидел познавший все в этом мире опыт и безысходность, ничего больше не ждущую от мира.
Они оба оделись и снова вошли в комнату старухи Хадиджи (студент старался не глядеть на абсолютно белое, застывшее лицо бедной старухи Хадиджи). А Хосров-муэллим, внимательно посмотрев сверху вниз на студента Мурада Илдырымлы (давеча он так же внимательно смотрел на старуху Хадиджу), неожиданно улыбнулся: "Когда ты постучал в дверь, я здорово испугался..." В улыбке Хосрова-муэллима было что-то вызывающее содрогание, как пена на белоснежной ночной рубашке старухи Хадиджи, на наволочке с мелкими цветочками.
