После этого — просьба о прощении и примирение. После этого, молчание, длящееся три дня. Молчание ранит сильнее, чем удар, и ранит глубже. Джоанна провела всю свою жизнь, отступая от того, что ранило ее.
Но у Спенглера было три преимущества на его стороне: привязанность Джоанны к нему и необходимость в нем; обычная человеческая испорченность, когда хочется того, что часто запретно, именно в ту минуту, когда оно отброшено; а также нарушение ритма. Ритм, часто желательный в некоторых аспектах отношений между полами, — фатален в большинстве остальных. Просьба, довод, ярость — если он начнет цикл сначала, он просто сделает свое поражение более очевидным.
Сейчас он ослабил ее сопротивление, заставив ее собрать его против выпада, которого не будет…
Джоанна заметила:
— Я поняла, ты действительно выглядишь усталым, Торн. У тебя все в порядке?
Спенглер сказал внезапно:
— Джоанна, я хочу видеть тебя. Поскорее. Сегодня вечером. Ты сможешь встретиться со мной?
До этого его тон был таким же безразличным, как и ее, и он мог наблюдать маленькие изменения в ее выражении, которые означали, что она смягчается по отношению к нему. Теперь он заговорил настойчиво и увидел, как она опять цепенеет.
Никогда не давать ей передышки, подумал он. Никогда не давать ей возможности обрести равновесие… Он опять заговорил мягко:
— Эта встреча будет последней, если ты решишь так. Но разреши мне увидеть тебя сегодня вечером.
— Хорошо.
— Прислать за тобой машину?
Она кивнула, затем ее изображение исчезло. Спенглер со вздохом откинулся на подушки.
— Я тут смотрел, какие высокие здания, — сказал Пембан. — Ничего себе!
Их останавливали еще дважды, прежде чем они добрались до Административного Холма, и прошли процедуру обыска на входе. От этого места до секции безопасности путешествие заняло менее минуты. Шофер расстался с ними у двери кабинета Спенглера. Затем он отогнал лимузин в автопарк, расположенный тремя уровнями ниже.
По контрасту с группой, которая ожидала их за столом под сильным, чистым, ярким освещением, Пембан выглядел как жалкая дворняжка, которая случайно затесалась в чистокровную свору. Его коричневая кожа отсвечивала желтизной, его челюсти были шире, чем его голый череп. Огромные, чудовищно оттопыренные уши торчали в разные стороны. Его туника и брюки были хорошо сшиты, но он выглядел в них беспомощно и неуклюже.
В конце концов Спенглер осторожно напомнил себе, что человек ничего не может поделать с тем, каким он родился.
