— Он остался моряком и в Патруле. А я на дирижабле не осталс космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.
Захаров кивнул.
— Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как это — стоять на мостике корабля? Не судна, но корабля? Корабль — это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль — это ты сам. Это ты сам на боевых стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь…
Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его стихией.
Стентон внимательно посмотрел на него.
— А вы поэт, адмирал… — В этих словах Захаров не почувствовал иронии.
— Нет, — сказал Захаров. — Я моряк. И Джулио был моряк.
Стентон помолчал немного.
— Кажется, я понимаю…
— Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой «Варяг» был лучшим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл. Я плакал. Это не стыдно — плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. Это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет. Но моряки будут. Будут. Потому что моряк — это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на море, и на суше.
— И в небе, — сказал Стентон. — В черном небе.
Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднималась от шеи к затылку. Сколького же теперь нельзя! Нельзя волноваться, нельз переутомляться, нельзя… Плевать, сказал он себе. Плевать я хотел на все эти «нельзя». Он поставил стакан и, опершись на стол локтями, в упор взглянул на Стентона.
— Да, — сказал он. — И в небе. И в черном, и в голубом.
Народу в баре заметно прибавилось. Захаров взглянул на часы. Пора.
— Когда вы улетаете? — спросил он.
— Не знаю… Сегодня вечером сюда подойдет другой дирижабль, мы перегрузим все на него — фрахтовщики в любом случае не должны страдать. Завтра прилетит комиссия. Объединенная следственная комисси «Транспасифика» и АПГА…
— Простите?
— АПГА — ассоциация пилотов гражданской авиации. И будут нас изучать под микроскопом. Сколько? Не знаю…
— Ясно, — сказал Захаров. — Что ж, если у вас выдастся свободна минута, Стентон, прошу ко мне. Сегодня и, по всей вероятности, завтра буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю, может быть, мне придетс улететь. Но пока я здесь — буду рад вам. Посидим, попьем чаю. Правда, приличного не обещаю, маврикийский, как видите, кончился, а цейлонский не то, не то… Но все-таки… И поболтаем.
