Аллахверди отлично понял, что хотел он сказать этой усмешкой. Вот, мол, чудаки эти горожане, в целом селе не могут найти подходящую девушку, ну кому может понравиться тощая, долговязая дочь Шукюра.
Девушку, которую Салман-киши называл "дочкой Шукюра", звали Садаф, и она с самого первого класса и до сих пор училась вместе с Адлахверди. Раньше, в детстве, они ходили в школу в соседнюю деревню, а потом и у них в селе построили сразу десятилетку.
Садаф не была отличницей, не была красавицей, скорее даже какая-то несуразная, что ли, была Садаф, и, услышав такое известие, Аллахверди никак не мог в него поверить; он с трудом удержался, чтобы не переспросить старика.
Да, с трудом сдержал себя Аллахверди, чтобы не спросить еще чего-нибудь у Салмана-киши.
Дело было в том, что Садаф помирала по Аллахверди, то есть влюбилась она в Аллахверди, но никто об этом не знал, это только Аллахверди знал, потому что в один из летних дней Садаф вручила ему письмо, и, прочитав это письмо, Аллахверди никому его не показал.
Погоняя корову, Аллахверди раздумывал над этой новостью и уже не дрожал от холода; думал он думал, и постепенно его охватило самое настоящее волнение, и даже сердце как будто сжалось. Почему? - он и сам не знал.
А в ушах звучали слова Салмана-киши: "Говорит, очень подходит она для кино". Вернее, Аллахверди сейчас как будто слышал самого кинооператора: "Очень фотогеничная девушка". Потому что, как он представлял, чаще всего кинооператоры произносят два слова: "фотогенично" или "нефотогенично".
Мало того, еще этот кинооператор как бы говорил Аллахверди прямо в ухо: "Если бы она жила в городе, ее бы все время снимали в кино, эту Садаф".
И Аллахверди разглядывал возникшую перед его мысленным взором Садаф, ее смуглое лицо, длинные, как у аиста, ноги - и ничего не понимал.
Когда Аллахверди вернулся домой, Гашам-киши уже открыл дверь курятника, выпустил во двор кур, цыплят, индюшек и теперь, достав из подвала бутылку с машинным маслом, смазывал дверные петли уборной, чтобы не скрипели.
Айна-арвад возилась под балконом с самоваром.
Поднявшись в дом, Аллахверди вытер полотенцем намокшие под моросящим дождем волосы и несколько раз встряхнулся всем телом, как кошка или собака.
Он повесил полотенце на гвоздик около умывальника и, перегнувшись через балкон, сердито сказал матери, стоявшей возле самовара:
- Надень на самовар трубу, все глаза выело!..
Гашам-киши хмуро посмотрел на сына, и Аллахверди, ничего больше не промолвив, вошел в комнату и открыл дверцу шкафа, где лежали его книжки и тетради. Тут он вдруг вспомнил, что в школу сегодня торопиться не надо, и покачал головой в некотором недоумении. Потом вытянул самый нижний ящик и с самого дна, из-под кучи бумаг, извлек спрятанное письмо.
