– Я научу тебя разнице между плукенной и ладанной, – сказала Линни, – без слов. – Она сказала серьезно. – Потому что нет сомнений, что я не могу научить человека горевать, если он не чувствует горя здесь. – Она приблизилась вплотную ко мне и коснулась ладонью моей груди над сердцем, широко расставив пальцы.
– Но где же человек чувствует разницу между плукенной и ладанной, если не здесь? – сказал я, накрывая ее руку своей. Ее рука дрожала.
– Меня никогда не касались, – ответила она, потом добавила, как будто такое простое утверждение нуждалось в объяснении. – В моей деревне я была странной, даже более странной, чем обычный королевский посев. Я здесь, так как я Плакальщица Королевы, я Неприкасаемая. Тебе понятно, что это значит?
– Маленькая линнет, – сказал я почти шепотом, – сладкая певунья. Меня тоже никогда не касались. Я был слишком занят науками. Но теперь – это было бы также нарушением всех моих клятв – коснуться тебя.
Ее рука соскользнула с моего сердца к моим губам.
Я поцеловал ее пальцы один за другим. Они были огрубевшие, на большом пальце левой руки был шрам в виде креста. Потом я выпустил ее руку, потянулся за своей чашей с вином и осушил ее. На донышке лежало одинокое маленькое черное зернышко, как точка в конце предложения.
– Что это? – спросил я.
Она взяла чашу, заглянула в нее, потом приложила руку ко лбу.
– Это то, что остается от орешка люмина, если его размочить в вине. У Б'оремоса остались те три орешка, которые ваша Дот'дер'це вернула ему. Один он положил в твою чашу.
– О, Боже. Я умру? – спросил я, начиная чувствовать тепло, подымающееся в ногах. Если это смерть, она не так уж неприятна.
– О, нет, А'рон, не умрешь. Три орешка приносят смерть. От двух у тебя будут кошмары и истерика. Но один… – Она заговорила тихим голосом и как-то рассеяно. Один – для ночи бешеного удовольствия.
– А ты тоже выпила вино с орешком? – спросил я, вдруг с нетерпением ожидая ответа.
Она заглянула в свою чашу, осушила ее, снова посмотрела. Глаза у нее были золотые и большие.
– Мы не сможем остановить то, что уже началось, – сказала она. – Если кто-то виноват, если было предательство, то это Б'оремос. Ты – и я – мы невиновны. – Она встала, задула одну за другой свечи, потом подошла ко мне среди замешкавшихся теней и легла рядом со мной.
Первый поцелуй и первое прикосновение были сладкими, но не так, как все остальные, которые последовали потом.
– Дальше можешь не описывать, Аарон.
