Потом для нас пел принц Б'оремос. После трех или четырех песен я попросил показать мне инструмент. Это была плекта, по виду не очень отличающаяся от нашей мандолины, но с удивительно глубоким тембром. Я пробежал пальцами вверх и вниз по украшенному орнаментом грифу и в награду получил удивленную, застенчивую полуулыбку Линни.
Осмелев, я спросил Королеву, могу ли я спеть для нее.
– А что ты умеешь петь, небесный скиталец? – спросила она.
– Я могу спеть одну-две ваших песни, моя Госпожа, – сказал я. На самом деле в моем репертуаре их было около тридцати, но в большинстве это были священные погребальные песни, они не подходили к случаю. – И много наших песен.
Она подумала немного, потом сказала:
– Я знаю все наши песни и мне совсем не интересно слушать их изо рта человека с неба. А какими песнями вы выражаете скорбь?
– Мы поем разные песни, – сказал я, – и только немногие из них предназначены для скорби. Мы поем и о любви.
– Что это за слово? – спросила она, потому что я произнес слово «любовь» по-английски, у них в языке нет такого слова.
– Это похоже – и непохоже – на вашу ладанну.
В комнате все затаили дыхание, и я подумал, не совершил ли я ошибку, произнеся слово-табу. Но на пленках не было записано ничего такого. Наверное, дело было не в нас, а в находящихся в комнате трогах.
– Что ты, небесный путешественник, знаешь о ладанне? – спросила Королева.
Я оглянулся на доктора З. Она сделала движение рукой, как бы предупреждая, чтобы я был осторожен.
– Я знаю… – начал я, – я знаю, что это похоже и непохоже – на плукенну.
Королева некоторое время хранила молчание, но заговорила Линни.
– Есть сказание, одно из менее значительных, где идет речь об этой разнице, – сказала она. – Это было и не было, но однажды Королева захотела узнать, что лучше: быть вспаханной Обычным Плакальщиком, или быть засеянной принцем. Но она знала, что не было никого, кроме одного принца, уже завершившего свой год путешествий, кто мог бы прикоснуться к ней, не будучи сожженным от огня ее кожи. Тогда она легла на песок и велела волнам обмыть ее и загасить огонь. Ну, волны плескались о ее голову и плечи весь тот день, и весь следующий, но ее кожа была все еще горячей и сухой на ощупь. Тогда она зашла глубоко под волны. Между ее пальцами проплывали маленькие разноцветные рыбки, а морские раковины запутывались в длинных петлях ее волос. И все же кожа ее была сухая и горячая. Тогда она пошла все глубже и глубже, пока вода не смыла с нее кожу и волосы, и от нее осталась только связка костей, которую не смог бы вспахать ни принц, ни человек из народа. Ее все жалели, но никто больше не засевал, поэтому для нее плукенна и ладанна стали одинаковыми. А для всех других они совсем непохожи.
