– Она теперь в Королевской семье, твоя сестра лучшая из вас. Не смей больше говорить о ней такие слова.
Спорить со мной не полагалось, и он это знал.
Вставая, я сказал:
– Я переночую здесь, а завтра спокойно поговорю с бабушкой наедине.
В комнате внезапно на мгновение наступила тишина, меня охватил озноб, хотя именно в этот момент ожило пламя в очаге, в одном из поленьев зашипел сок. Затем обе женщины сказали одновременно.
– Да будет так, – сказала бабушка.
– Я сделаю вам постель, – сказала мать.
Среднего парня с отвислой челюстью я взял к себе в постель, скорее чтобы наказать его, чем развлечься. Я хотел снова сделать ему больно за прозвище, и я не был с ним нежен. Он не жаловался, пожалуй, у него не было ни воображения, ни опыта для жалоб. Но даже его присутствие в постели не согрело меня. Большую часть ночи я не спал, пытаясь представить, в каких отношениях он был с Линни. Только под конец я понял, что он был связан с девушкой Земель Линни, а не с Королевской Седовласой. Седая Странница для него будет существовать только в рассказах и в песнях. Странный посев, случившийся много лет назад, который поместил именно этого птенца именно в это гнездо.
Наконец, настало утро. Когда я встал и раздвинул полог, дома никого не было, кроме бабушки и меня. Парни отправились по своим делам, а мать была в Зале, приводя в порядок записки перед очередным днем плача.
– Старуха, – сказал я.
Она повернулась ко мне с непроницаемым лицом и отерла руки о бока своей поношенной серой юбки.
– Она будет великой плакальщицей, – сказал я. – Возможно, величайшей из всех, кого знал мир.
Она кивнула.
– И Королева хочет, чтобы она уже сейчас приступила к работе над траурными стихами. Но…
Она снова кивнула. Именно тогда я увидел, что в ее глазах светится ум, и мне стало ясно, что Седовласая происходит из поколений искусных женщин Земель, хотя посеяно было королевское семя. Мне, собственно, не понадобилось продолжать, но правда вынуждала меня.
– Королева послала меня, чтобы…
Она прервала меня.
– Ты заставишь их помнить меня? – спросила она, и глаза ее внезапно заблестели, а рот широко открылся.
– Бабушка, да.
– Тогда я приведу в порядок комнату на чердаке. Мы там ничего не трогали с тех пор, как ушла Оплакиваемая. – Она повернулась и оставила меня одного, уставившегося глазами в огонь. Я слышал ее шаги на деревянной лестнице и скрип досок в полу над моей головой. В утреннем очаге только ярко тлели угли, но мне показалось, что я вижу над угольками радугу. Я протянул руки к очагу, но не почувствовал тепла.
