Она со смехом вышла.
Пан Казимеж расхаживал по кабинету, держа руки в карманах и опустив голову на грудь.
— После таких разговоров, — сказал он, — меня всегда мучит совесть. Может, мне и в самом деле уже нельзя учиться, а надо зарабатывать на жизнь? Может, я в тягость вам, мама?
— Что это пришло тебе в голову, Казик? Ведь я живу только твоими надеждами, твоим будущим.
— Даю вам, мама, честное слово, я бы предпочел кусок черствого хлеба, только бы не быть вам в тягость! Я понимаю, что трачу и буду тратить уйму денег, но я делаю это для того, чтобы завязать связи. Сколько раз я сгорал со стыда оттого, что провожу время в обществе этих кутил, этих молодых прожигателей жизни, для которых не существует великая идея! Но я вынужден это делать! Я буду счастлив только тогда, когда, как представитель масс, брошу им в лицо…
В дверь постучали, и в кабинет вошла красивая шатенка с большими выразительными глазами. Она вспыхнула, как небо на утренней заре, и тихим голосом сказала:
— Пани Ляттер, родные опять надоедают мне, просят навестить их.
Она еще больше зарумянилась.
— Но ведь сегодня твое дежурство, Иоася, — заметила пани Ляттер.
— Знаю, и это очень меня беспокоит. Но панна Говард обещала заменить меня.
Пан Казимеж смотрел в окно.
— Долго еще пробудут здесь твои родные? — хмуро спросила пани Ляттер.
— Несколько дней, но я за все дни отработаю. Всю зиму никуда не буду ходить.
— Ну-ну, ступай, дитя мое, если уж так тебе хочется.
Когда пан Казимеж повернулся, шатенка уже исчезла.
— Не нравятся мне эти постоянные прогулки, — сказала как бы про себя пани Ляттер.
— Но ведь родственники, да еще из провинции, — заметил сын.
— Говард — это корень всех наших бед, — со вздохом произнесла пани Ляттер. — Всюду ей надо сунуть свой нос, она даже вас завертела…
— Меня!.. — рассмеялся пан Казимеж. — Стара, безобразна и вдобавок умна. Ах, эти пишущие бабы, эти реформаторы в юбках!
— Но ведь и ты хочешь быть реформатором!
Пан Казимеж заключил мать в объятия и, покрывая ее поцелуями, приглушенным голосом нежно проговорил:
— Ах, мамочка, нехорошо так говорить! Если вы видите во мне такого реформатора, которого можно поставить на одну доску с панной Говард, то лучше уж мне тогда пойти служить на железную дорогу. Лет через десять стану получать несколько тысяч рублей жалованья, потом женюсь и растолстею. Может, я, мама, и в самом деле вам в тягость?
— Не говори так, прошу тебя.
— Ладно, больше не буду. А теперь спокойной ночи, мамочка, дайте я поцелую вас в один глазок, теперь в другой… Я не буду сегодня пить у вас чай, мне надо уходить. Так у вас покойно, а там…
