Старый лакей финансиста утверждал, что его барин создан был для монашеского ордена камедулов[5] и если не вступил в него, то лишь потому, что у него есть племянник Густав, которого он любит до безумия.
Если Гвоздицкий, несмотря на свои преклонные годы, покупал и продавал имения, дома, хлеб, лес и тысячи других вещей, то делал это лишь затем, чтобы оставить Густаву как можно большее состояние.
Если, несмотря на врожденное влечение к простому образу жизни, он снимал роскошную квартиру, держал многочисленную прислугу, то делал это в предвидении того, что Густав вот-вот бросит обучаться искусству и приедет домой.
Но юноша работал с увлечением и не думал о возвращении, дядюшка же тосковал, но молчал, посылая ему деньги и заклиная именем покойней матери и родственной любовью жить как можно шире, брать у него сколько угодно денег, но избегать долгов.
Наконец Густав вернулся и, едва переступив порог, первым делом должен был привести в чувство дядюшку, который при виде его упал в обморок. Придя в сознание, финансист поцеловал юношу в голову, спросил, не нуждается ли он в деньгах, и полчаса спустя уехал заканчивать одно дело, на котором опять заработал десятка полтора тысяч.
В четверг после описанной выше бурной ночи, около одиннадцати часов утра, Густав вошел в кабинет дядюшки, которого застал над бумагами и планами.
Гвоздицкий был не один: у дверей стоял какой-то субъект, с которого Густаву тотчас захотелось написать портрет подпольного адвоката.
— Я не помешаю? — спросил Густав, заметив, что его приход прервал разговор.
— Боже упаси! — ответил Гвоздицкий. — Посиди минутку, сейчас я буду к твоим услугам.
И он снова обернулся к стоящему у порога субъекту.
— Налоги, разумеется, не уплачены?
— Само собой, сударь! — ответил субъект.
— Нужно узнать сумму и тотчас заплатить, — говорил финансист. — Надо также нанять людей для разборки дома и нивеллировки участка… А это — на похороны!..
И он подал незнакомцу тридцать рублей.
— Слушаю, сударь. А как же будет с ним? — спросил субъект, делая ударение на последнем слове.
— Ну, как?.. Это же совершенная руина, надо подумать о помещении его в богадельню. А пока накормить, приодеть немного, а прежде всего выкупать, он, наверно, уже с год не мылся… — ответил Гвоздицкий.
— Простите, сударь, а как с ребенком?
— Ребенка, Гжибович, ты сейчас же отдашь в приют. Он, кажется, болен, и его ни минуты нельзя оставить в этой сырости. Вот записка!
Субъект взял записку и, отвешивая униженные поклоны, исчез за дверью.
