Она не кончила, потому что в это мгновение двери соседней комнаты приоткрылись, и из них вышел Гофф. Волосы его были в беспорядке, безумные глаза неподвижно смотрели в одну точку.
Теребя в руках шапку, он быстро прошел через комнату. Еврей и старуха с ужасом, словно на привидение, смотрели на него, потом прислушались к звуку его шагов на лестнице и, наконец, движимые одним и тем же чувством, бросились к окну, чтобы еще раз взглянуть вслед уходящему.
— Без шапки идет! — шепнула Мацеёва.
— Пришел там Юдка? — раздался сухой голос из другой комнаты.
Еврей вздрогнул:
— Я здесь, хозяин!
И, согнувшись в три погибели, он переступил порог, чтобы предстать перед человеком, который после рассказа Мацеёвой стал в его глазах еще могущественнее и страшнее, чем до сих пор.
В комнате, куда вошел Юдка, кроме нескольких крепко сбитых шкафов, маленького столика и нескольких стульев, ничего не было, и — что еще удивительней — никого не было. Несмотря на это, еврей поклонился стене напротив двери и остановился в ожидании.
— Ну, что там слышно? — спросил вдруг прежний голос. Он донесся из маленького оконца в стене, в котором тут же появилось пожелтевшее лицо и синие очки.
— Я принес деньги за керосин, — ответил Юдка.
— Все?
— Все. Триста пятнадцать рублей.
— С трехсот рублей — шесть рублей, с пятнадцати рублей — тридцать копеек, это тебе, — бормотал голос. — Значит, мне следует триста восемь рублей семьдесят копеек. Дальше?
— Лавочница с Сольца уже умерла, — шепнул еврей.
— Царствие небесное!.. Надо на ее место посадить эту Веронику с Врублей улицы.
— После той осталось двое детей…
— Я сказал, что надо посадить Веронику… Торговля стоять не может… Дальше?
— Дело с волами покончено.
— Заработали мы что-нибудь?
— Немного: шестьдесят три рубля.
— С пятидесяти рублей — рубль, с тринадцати рублей — двадцать шесть копеек… это тебе. Мне следует шестьдесят один рубль, семьдесят четыре копейки. Дальше?
— Еще процентов принес девять рублей пятнадцать копеек.
— Должно быть пятнадцать рублей.
— Не отдают.
— Будешь сам платить… Да! А с этой кладовщицей кончено?
— Был судебный пристав, но, видно, получил хабар и ничего не сделал.
— У кого он занимает? — продолжал допрашивать голос в оконце.
— У Абрамки, у Миллерихи…
— Скажи им, что если судебный пристав не покончит с кладовщицей, то они мне заплатят убытки. Понимаешь?
— Как не понять? — отвечал еврей, почесывая затылок.
— Ах да! Сходишь в полицию с этими золотыми часами, которые заложил вчера старик. Это краденые часы… Нужно дать знать.
