Меня тут же отстранили и отправили в бессрочный отпуск по ранению. Начальник заступился, поэтому обошлось без скандала. Служебное расследование проводят до сих пор, но это все ерунда. Это не главное. Главное, Мэри, то, что с того самого дня я перестал спать. Только закрою глаза – и она стоит. Смотрит на меня. И земля стучит по крышке гроба. Белого, маленького. Детского гроба.
Ты вся дрожишь, Мэри? Прости. Я должен был тебе это рассказать. Вернее, не должен был вообще с тобой связываться. И приезжать не должен был. Расслабился… Дед все знает, но молчит. Я думаю, если бы у меня был хоть один шанс, он бы мне его дал. Но у меня его нет, и потому дед молчит. Это единственное, что он может для меня сделать.
Вот такая, Мэри, история…
Лягушки голосили над озером страстную кантату, луна забралась на самый верх и стала маленькой, как серебряная монетка, все вокруг стало призрачно-седым и нереальным, но Мэри этого не замечала. Она сидела, судорожно прижав кулаки к груди, и черный, мутный ужас клубился у нее в горле, мешая дышать и начисто лишая речи.
Как он может носить в себе столько боли?
Он совсем молодой парень, почти ее ровесник, но их разделяют века. Тысячелетия. Глупая беззаботная девчонка Мэри Райан, со своей глупой уверенностью, что мир прекрасен, а все люди хороши по-своему, со своей непоколебимой жизнерадостностью – и Билл Уиллингтон, взрослый мужчина, переживший страшную трагедию и сумевший выжить, не сойти с ума, не потерять человеческий облик. Держащийся из последних сил за хрупкую соломинку под названием "родной дом", усталый и загнанный, одинокий и гордый, несчастный и сильный…
Она страшно боялась сделать что-то не так.
Страшно! Она чувствовала себя неловкой и громоздкой, глупой и несуразной девчонкой. Но тишина давила, беспощадно резала уши своей звенящей пилой, и не было больше никакой возможности молчать, сидеть неподвижно, ждать, поэтому Мэри Райан протянула руку, коснулась холодных пальцев Билла, впившихся в траву, – и крепко сжала их.
Откашлялась, потому что голос отсутствовал напрочь.
– Билл?
– Уходи.
– Нет.
– Уходи, Мэри. Ты хороший, добрый человек, но я освобождаю тебя от этого бремени.
Ты не можешь помочь.
– Могу.
Он поднял огромные, обведенные черным глаза.
– Чем же, Мэри?
Она ничего не сказала. Просто закрыла глаза и поцеловала его в губы.
Почувствовала, как напряглось в немом протесте тело Билла, испугалась, что он сейчас ее оттолкнет, и поскорее обвила руками его крепкую шею, неловко, совершенно не грациозно перекатилась на коленки, потянулась к нему, прижалась.
