Он рассмеялся кратким невеселым смехом.
— Это не единственный способ. Человек не обязательно продает себя мужчине. Женщины-клиентки тоже попадаются.
— Богатая была?
— Очень.
— И страшная?
— Очень.
— Естественно. Красивые находят себе мужчин, не покупая. Продать себя красивой трудно.
— Дело не в том, что я себя продал. Я продал другое, Марианна. Свое искусство.
— Ну, что ж тут такого плохого. Насколько я знаю, человек для того и рисует, чтобы продавать.
— Ты не понимаешь. Душу я свою продал. Вот что я хотел сказать.
— Извини меня, но в таких вещах я действительно не разбираюсь. Не сильна я в тоске по невидимому.
— Только должна ты знать, — и говорю я это не из хвастовства, — что я долго боролся и не упал от первого удара, а мне пришлось получить много ударов, и тяжелых, прежде чем я упал. И если я себя продал, то продал не по доброй воле, как ты.
— Не вижу разницы. Впрочем, если тебя это успокаивает…
Она отодвинулась от его спины.
— Ох, ноги мои. Задавила тебя?
— Нисколько. Наваливайся свободно.
Он снова ощутил полную теплую спину.
— Мы связаны, как сиамские близнецы…
— Какие близнецы?
— Нет, ничего.
— Расскажи про ту, страшную.
— Чтобы рассказать тебе про страшную, нужно рассказать сначала про те десять лет нищеты и про то, как я ходил от торговца к торговцу с картинами под мышкой и как производил серийно акварели по два франка за штуку для старьевщиков по набережным, и как стал уличным фотографом, и как потом меня взяли фотографом порнографических снимков, и как я сидел два месяца в тюрьме, и как много раз чуть не умирал с голоду и разное другое такое же.
— Ничего, хорошо, не перечисляй. Рассказывай. Это снимает с меня усталость — слушать.
— Брось! Запутанные это дела. И забытые.
— Ну, расскажи тогда про страшную.
— Страшная и богатая. Этим исчерпывается все. И надменная, ко всему прочему, как английская королева. У отца ее магазин картин, но всеми делами заправляет она. Если это тебя живо интересует, могу дать адрес дома.
— Почему нет! Папаша может пригодиться.
— Прекрати!
— Тебя это шокирует?
Он промолчал.
— Папаша делает то, что скажет ему Жизель, дочь. Жизель сидит за письменным столом в глубине магазина, склонив напудренную морду над ворохом бумаг, и заключает сделки по телефону. Такой я ее увидел, когда в первый раз вошел со своими жалкими полотнами под мышкой.
— Это не для меня, — сказала она, даже не посмотрев на картины.
— Я недорого продаю.
— А я покупаю только дорогие работы. Это не для меня, говорю вам.
