— Продолжаешь лгать, потому что человек не может потерять того, чего никогда не имел.
— Ничего ты не понимаешь, — сказал Робер. — Под «иметь» ты понимаешь — спать в одной постели.
И потом примирительно добавил:
— Еще по одной?
— Если хочешь.
Она уже забыла, что хотела уйти, и Робер не считал нужным ей об этом напомнить, и они все говорили о тех же вещах и выпивали по рюмке, а потом опять говорили, и молчали, и официант три раза объявлял, что уже закрывается, прежде чем ему удалось прогнать их с террасы.
Улицы были пусты, и плевки обоих прозвучали медленно, почти торжественно, в мраке и пустоте. Марианна на своих высоких каблуках быстро идти не могла, а Робер лишь сейчас ощутил всю тяжесть своей усталости, да и что было пользы спешить, если некуда идти.
— Не понимаю, почему ты упорствуешь, — заговорил он, когда они вышли на авеню. — Если хочешь, я могу поспать и в прихожей. Не поверю, если скажешь, что у тебя нет прихожей.
— Прихожая у меня есть, но я не могу предложить тебе даже ее.
— А-а, понял. Квартиру занял любовник. Тот — состоятельный и верный.
— Нет у меня любовника.
— Как нет?
— Так — нет. Это ты ведь придумал, а я приняла, потому что противоречить тебе человек не в состоянии.
— А тот, толстый?
— Знакомый без значения.
— И ты назначала встречи, чтобы поговорить о бессмертии души?
— Принимай, как хочешь.
— Принимаю, как ты хочешь. Но не понимаю, почему ты отказываешь мне в квартире?
— Нет, ну ты действительно зануда. И тупой ко всему прочему. Ты что, думаешь: стала бы я мотаться по улице, да еще с тобой — не с другим кем, а с таким, как ты, — если бы у меня действительно было куда идти? Но послушай, дуралей: хоть я и не хнычу и не говорю о крахе, положение у меня — точь-в-точь, как у тебя. У меня нет денег, нет и квартиры, или, вернее, квартира есть, но я не могу туда войти, не уладив один маленький счет…
— Могла бы и раньше об этом сказать.
— Раньше или позже — какая разница?
— Ты стыдишься своей бедности. Бедная, но гордая девушка.
— Ничего я не стыжусь. Просто не люблю нюни распускать, как ты. Только устаешь без толку.
— Не говори мне про усталость, а то ноги у меня начинают болеть вдвое сильнее. Знаешь, если б мне предложили выбрать одно-единственное из всех благ, я бы выбрал светлую комнату с мягкой постелью и бутылкой «кальвадоса».
— Это уже три блага. Ты просто ненасытен, Робер.
Они оказались перед Оперой. Кафе при «Гранд-Отеле» было еще открыто. В свете, падавшем из широких витрин, официанты в белых смокингах разносили закрытые крышками серебряные блюда.
