Корней просит собраться, сам с поклоном придет.
— Можно передать, сейчас в Москве есть люди серьезные. Они к Корнею придут. Да зачем тебе? — Старик взглянул с любопытством. — Сам знаешь, много людей — много языков, слух о том до уголовки дойдет обязательно.
— Вот и ладушки, мне это и требуется, — Корней кивнул. — Собирай людей, а твоя доля в моем деле...
— Долю не возьму, — перебил старик. — Мне столько и не требуется. Я людей соберу, приду к тебе, и, прежде чем место и час назову, ты мне. Корней, десять тысяч подаришь.
Корней кивнул, и они скрепили договор рукопожатием.
Анна танцевала с Ханом, льнула к его сильному телу, ног под собой не чувствовала. Патефон, который принесла Даша, выжимал из себя плаксивое танго, порой взвизгивал непотребно. Однако присутствующие слушали самозабвенно. Семь бед — один ответ, думал каждый. Даже Леха-маленький, которого из туалета перевели в гостиную и пристегнули к креслу, расчувствовался. Ему налили два стакане водки — а что человеку требуется?
Сынок сидел на диване, поджав ноги по-турецки, курил и смотрел на танцующих одобрительно. Он водку не пил, перед ним стоял стакан с мадерой. Сынок изредка пригубливал и снова курил, беспечно улыбаясь поглядывавшей на него Даше. Это он стал вдохновителем и организатором бунта. “Нельзя сдаваться, принимать условия игры: Корней в бараний рог согнет, использует, как последних фраеров, и уберет за ненадобностью. Надо дурачками прикинуться, — Сынок и не заметил, что в своих рассуждениях себя и Хана воспринимал как единое. — Не знаем мы никакого Корнея, слыхом не слыхивали, бежали мы, помогли укрыться люди добрые, спасибо, поклон вам низкий. Понимаем, не приезжие, должники мы перед хозяевами — так отработаем. Только не на вас отработаем, на себя, а должок отдадим монетой. Необходимо свободу завоевать, потому как запертый в нумере — нуль он без палочки”.
Даша тоже не пила, проснулась в ней бесстрашная Паненка, покуролесила минуток пяток, да и завяла, съежилась. Меру надобно знать, не девочка. Страх, который она пыталась подавить в себе, сейчас вырвался из потаенных углов, кольнул больно и не уходил больше. Даша сидела в кресле напротив Лехи-маленького, баловалась папиросой, наблюдала за происходящим, все чаще смотрела на дверь: вот-вот откроется. Даша все примечала. Сынок незаметно от водки отказался, сел ближе к двери. Веселье он только изображает, муторно парню. Наверно, решает, сорваться или не рисковать? Сейчас стрельнет в дверь — и с концами. Кто его догонит? Хан и ухом не поведет, Леха браслетиками к креслу пристегнут. Анна не в счет, а я не побегу. Хан непонятно себя ведет, выпил крепко и с Анны глаз не сводит, словно нет для него серьезней дела, как очаровать эту немочку недобитую. Не нервы у него, а неизвестно что. Может, в уголовке лекарство хитрое дают? Выпил капли — ни страха тебе, ни волнения. На какой фарт мальчонка рассчитывает? Даша смотрела на Хана с любопытством. Он танцевал строго, не вихлялся всеми суставами, как у блатных принято, Анну держал крепко, не тискал, вел спокойно и ровно, слегка касаясь ее виска губами. Оценив все это, Даша почувствовала зависть и от зла подумала: что же вас, милиционеров, не учат, как танцевать с нами надо?
