Суетливый писец пристроился на углу стола и нервно тюкнул пером по дну чернильницы. Господин поморщился:
– Так. «Сиятельному князю – лично, в светлые руки… Соболезнуя в скорби, любезный недруг, спешим тем не менее утешить вас, ибо не дикий зверь растерзал дочь вашу Яну… во время конной прогулки, как вы уже, должно быть, в горе вашем уверились… Негоже юным девицам знатного происхождения прогуливаться верхом без надлежащей охраны, а потому, заботясь о мире и спокойствии в Межгорье… о предотвращении кровопролитных распрей… о должном равновесии, а также о собственной безопасности…»
Писец скрипел пером, не поднимая головы. Писец был молод, белобрыс и тощ. И явно чем-то подавлен.
– «…я взял на себя смелость пригласить означенную девицу Яну в замок Оскол с визитом, где и намерен наслаждаться ее обществом приблизительно три недели… причем здоровье и невинность вашей дочери, разумеется, не пострадают. Остаюсь вечно ваш почтительный недруг, Яр Сигги Оскол… Писано от весеннего равноденствия четырнадцатого дня». Точка…
Перо споткнулось. Царапнуло, прорывая бумагу, торопливо нырнуло в чернильницу, вернулось к делу снова – но уже спустя мгновение писец застыл, глядя на расплывающуюся из-под руки аспидную кляксу.
Пауза получилась такая длинная, что даже девушка, неподвижно сидевшая в кресле, решилась приподнять голову.
– Живо перепиши… Сегодня я добрый.
Писец работал, сверяясь с испорченной бумагой. Соперничая со скрипом пера, в щели под окном потрескивал сверчок.
– Зачем я вам нужна?
Девушка не удержалась-таки – заговорила. Слова ее падали, как талая вода – холодно и горделиво; другое дело, что на бледном лице с неотертыми следами слез грозная мина выглядела скорее жалко, нежели надменно.
– Зачем я понадобилась вам, господин недруг? Учитывая сохранность моего здоровья… и невинности? Чего вы потребуете от моего несчастного отца?
– Требовать? – с улыбкой спросил тот, кого звали Яром Осколом. – Требовать?.. Нет.
– Войско Сотки разнесет ваше гнездо по камушку!
– Вряд ли…
Писец вдруг прервал работу. Встал, молитвенно складывая перепачканные чернилами руки:
– Господин… Велите… наказать… Только… дружок мой, вроде как брат… Под воротами… другой день… помирает.
– Знаю, – сухо отозвался Оскол. – Дальше?
Писец трясся – но с упрямством, достойным лучшего применения, продолжал:
– Помилования… прошу. Для брата… Дурак он, ну дурак, ну так все мы дураки… Все мы дети ваши дурные, не губите… пожалеть бы… милости…
