Он повернулся и пошел в темноту, легко и бесшумно, залитый светом луны; Гай стоял и смотрел ему вслед, потому машинально сунул руку в карман – рука коснулась камушка из стен Горелой Башни.
– Подождите! – крикнул Гай и кинулся догонять.
Уходящий обернулся; в свете луны Гай увидел, что он улыбается.
– Я хотел сказать… – Гай перевел дыхание. Он не знал, что говорить. А говорить мучительно хотелось, а Крысолов ждал, улыбаясь, и Гай наконец-то выдавил еле слышное:
– Я… благодарен. Прощайте.
– До свидания, – Крысолов снова блеснул белыми зубами.
– Можно спросить?
– Конечно.
– А может быть, Небо их все-таки услышит?
Оба посмотрели туда, где с отчаянной мольбой тянулись к небу сухие ветки.
– Кто знает, – ответил Крысолов. – Кто знает.
И тогда лабиринт коридоров оборвался, и они влетели в огромный, пыльный, заваленный рухлядью зал; прямо перед ними оказалась чья-то широкая спина, и Щек замер, изо всех сил прижимая к себе Дану.
Прямо вслед за ними в зал влетел начальник стражи в сопровождении озверелой шестерки автоматчиков; увидев широкую спину, все семеро тихо выстроились вдоль стены.
– Это кто же такой доблестный, – пробормотал Бог, не оборачиваясь, – какой же такой надежный страж не умеет остановить и урезонить мальчика и девочку?
Автоматчики молчали. Начальник стражи вытер ладонью мокрый лоб:
– Это не девочка. Это берегиня, Господи, в нее фиг попадешь.
Бог наконец обернулся; на узком столике перед ним помещалась объемная, многоэтажная, страшно сложная игра.
Автоматчики вытянулись в струнку, а начальник стражи, наоборот, присел. Не верилось, что вся эта свора еще пять минут назад исходила жаждой убийства.
– Берегиня, – сказал Бог, оглядев Дану. – Берегиня и пастушок, его взгляд уперся в Щека, и тот сразу понял, отчего присел начальник стражи.
Бог вытащил из нагрудного кармана измятую пачку сигарет. Из недр захламленного зала печально и длинно пробили часы.
– Значит, так, – сказал Бог, с сожалением втягивая в себя жидкий серый дымок. – Если мальчик и берегиня все же прорвались, то следует соблюсти справедливость. Как тебя зовут, я забыл?
– Щек, – сказал Щек непослушным языком.
– Опять Щек, – Бог усмехнулся чему-то, понятному ему одному. – Хорошо. Чего ты хочешь?
– Свободы, – сказал Щек увереннее. – Я свободный человек. Я хочу наружу. А если.
Он готов был произнести сейчас самые страшные клятвы и самые нелепые угрозы, привести самые убедительные доводы в защиту своего права – однако речь его оборвали на корню.
