Сама не зная как, она очутилась лежащей на теплой, мохнатой звериной шкуре; пальцы колдуна бегали по ее телу, как пальцы дудошника бегают по дырочкам флейты. Она металась, пытаясь прикрыться руками, потом почему-то заплакала, потом перестала.
– Хорошо, – колдун отвел ее ладони, защищающие вздрагивающую грудь, хорошо…
И губы его коснулись сначала белого холма, а потом розовой вершины его; она, сама не зная зачем, обхватила вдруг его шею – не то оттолкнуть хотела, не то, наоборот, притянуть поближе…
– Хорошо, – шептал он успокаивающе, – вот как хорошо… Разве тебе плохо? Разве тебе страшно?
И рука его оказалась там, где Вирлена боялась ее больше всего.
Где-то горел очаг, и багровые отсветы падали на потолок; и тогда она внезапно, вдруг осознала, что она сейчас – его, что принадлежит ему без остатка, и ей радостно было бы снять перед ним не только одежду – саму кожу…
Потом было больно и горячо. Она снова дрожала, и снова всхлипывала; осторожно оглаживая ее грудь, он успокаивал:
– Все, все… Не бойся. Не надо бояться. Уже все.
Потом она долго лежала в кромешной темноте, обессилевшая, безвольная, разомлевшая… В дымаре дышал ветер, и тихо поскуливал дом, и снова пахло терпкими, горькими травами – и в их запахе она ощущала едва уловимый дурманящий аромат, и ласковая рука лежала на ее голове; потом ее заботливо накрыли шкурой – точно такой же, как та, что была под ней. Она хотела думать – но мыслей не было, только теплая пустота…
Утром, пошатываясь, она шла домой.
Вставало солнце; подставляя ему лицо, Вирлена поняла вдруг, что сегодня увидит Кирияшика, что они поженятся, что каждый день их будет праздником, а каждая ночь… И тело ее сладко застонало, предчувствуя, как же сладко любить – любимого…
…В тот же день в село вернулся – радостный, напуганный, растерянный, но целый и невредимый – Кирияшик. Какой-то там вышел новый указ, и четвертый сын в семье, да еще неполных семнадцати лет, никак не подлежал уже набору; родичи счастливчика чуть не рехнулись от радости, а матери других парней, уведенных вместе с Кирияшем, зачастили на дорогу высматривать сыновей. Надежда их скоро сменилась отчаянием – больше никто не вернулся домой. Никто.
И вот сыграли свадьбу – пышную и веселую, и всем хватило хмельного вина, но молодые были пьяны и так – от счастья… В какое-то мгновение Вирлена готова была признаться мужу в своем грехе ради его спасения – но будто что-то удержало ее, и она не призналась.
