«Барбарис».
Юлька медленно обернулась. Дама запустила конфету за щеку, и глаза ее приобрели мечтательное выражение.
Юлька сглотнула. Длинные пальцы пожилой женщины складывали из конфетной обертки тугой школьный «фантик»; Юлька с трудом оторвала взгляд от этого процесса, чтобы заглянуть даме в лицо:
– Ордынец?!
Дама чуть прикрыла желтые вараньи глаза:
– Это я, да я же… Глупая ты, Фетисова.
Юлька откуда-то знала, что стоящая перед ней особа всю жизнь прожила в Брюсселе и ни слова не понимает по-русски.
И тогда дрожащая Юлькина рука окунулась в косметичку. Туда, где среди французских тюбиков с длинной розочкой на боках одиноко липла к пудренице тощая старая конфетина.
…Невыносимая тяжесть густой черной жижи. Невыносимая тяжесть, пласты и пласты мутной воды, паутина гнилых корней – древних корней, не успевших стать слизью… Покосившиеся камни, неразличимые в плотной вязкой массе. Мертвая тишина, мертвая темнота, и давит, давит, давит…
…Никогда.
…И вот костер понемногу пригас, а вместе с ним затихла обычная охотничья похвальба. Все трое сидели теперь молча и смотрели в умирающее пламя, а над ними разлеглась ночь, и ночь была на много верст вокруг, теплая, бархатная, пронизанная вздохами и шорохами, исколотая иголками звезд.
– Пора и на покой, – сказал наконец первый, седоусый, но сильный и кряжистый, всеми уважаемый охотник.
Второй, совсем еще юноша, обиженно сдвинул брови:
– Разве ты ничего не расскажешь? Разве сегодня не будет Истории?
Третий, в чьих зубах дымила массивная трубка, почему-то загадочно улыбнулся.
Седоусый хмыкнул – конечно же, его История ждала своего часа, но, признанный рассказчик, он ждал просьб и увещеваний.
– Расскажи! – юноша ерзал от нетерпения, взглядом умоляя о поддержке обладателя трубки – но тот молчал, по-прежнему улыбаясь.
– Поздно, – произнес седоусый неуверенно, и юноша готов был обидеться, когда молчавший дотоле охотник вытащил изо рта мундштук и, дохнув дымом, попросил тоже:
– Расскажи.
На минуту стало тихо, только покрикивала вдалеке ночная птица.
– Что ж, – промолвил со вздохом седоусый, – что ж… Расскажу.
И все трое завозились, устраиваясь поудобнее. Двое готовились слушать, один – говорить.
И вот, умостившись как следует, седоусый выдержал паузу и начал с подобающей торжественностью:
– Помните ли вы осину, что росла у южной околицы?
– Трехглавую? – радостно осведомился юноша. – Да ее ведь спилили в прошлом году…
Седоусый покивал:
– Совсем старая была, сухая… Сто лет стояла, пока не засохла. Тень в жару давала, да только никто в ее тени не прохлаждался – стороной обходили, заклятой звали… Почему?
