Он смотрел поверх голов, глядя на дорогу в ожидании автомобиля Элинор, полностью игнорируя родственников. Будет достаточно времени, чтобы пожать им руки, после похорон, когда все они соберутся в доме на поминки. При этой мысли он вздохнул, затем утешил себя, что они, по крайней мере, еще не знают о претензиях той девицы на замужество с отцом. Сознание того, что придется принимать их лицемерное сочувствие и снисходительные соболезнования было достаточно тяжело без этого дополнительного унижения.
Ископаемые, уроды, шуты! – в ярости говорил он себе, – живущие на деньги, которыми даже не в состоянии управлять, довольные сознанием того, что неудачи, самодовольство, потеря инициативы никогда не сделают их бедными…
Ему очень хотелось закурить. Всю жизнь он боролся с тем, чтобы не попасть в ту же ловушку, что и они. Он искал риска – большой игры, с настоящими ставками. Лучше, чем кто либо, он понимал, почему его отец жаждал поста президента, и чего ему стоило поражение, он даже понимал причину провала отца, и не должен был совершить ничего подобного, вольно или невольно. Он играл по правилам, и в конце концов всегда проигрывал.
Однажды, вспомнил Роберт, много лет назад, в Гарварде, когда он еще играл в покер, он проигрывал три ночи подряд. "Тебе не следует играть в покер", – сказал победитель, парень из Висконсина, сгребая свой выигрыш. – "Я не говорю, что ты плохой игрок. ты знаешь ходы, ты понимешь игру – но д л я п о б е д ы т о л ь к о д е н ь г и и м е ю т з н а ч е н и е! Ты должен помнить, что если ты сейчас не выиграешь, тебе нечего будет е с т ь. Играй, рискуя собственной шкурой, или всегда будешь проигрывать".
Ни один Баннермэн после Кира не хотел играть, рискуя собственной шкурой.
Все или ничего, сказал он себе.
* * *
Часы на башне закряхтели и начали отбивать полдень. Ректор огладил свое облачение, как жирная птица, охорашивающая яркие перья, родственники Баннермэнов во дворе примолкли. Эммет и ректор спустились по ступеням плечо к плечу, за ними следовала Сесилия под руку с Мартином Букером, потом Пат и Роберт.
С последним, двенадцатым ударом старый "кадиллак" ( Элинор придерживалась мнения, что " роллс-ройсы" – это для нуворишей, за исключением англичан, и не позволяла избавляться от хороших машин только потому, что в Детройте выпустили новую модель) подъехал, чтобы тихо остановиться перед церковью. Его задняя дверь оказалась прямо напротив лестницы. Дэйли, престарелый шофер Элинор, все еще на службе, несмотря на катаркту и ревматизм, медленно вылез и распахнул перед ней дверь. Кортланд де Витт выбрался с переднего сиденья и встал рядом с Дэйли.
