С этими словами он взял Синибальди под руку и увлек к дверям по коридору, образованному окружившими герцога придворными. Казалось, герцог хотел, чтобы их поклоны достались не только ему, но и принцу, а Капелло тут же пристроился сзади, раздувшись от гордости, ибо впервые с момента его появления при дворе герцога последний выказывал должное почтение Республике святого Марка.
Они вышли во двор, освещенный светом сотни факелов. Тут же суетились слуги, подводя лошадей кавалерам, расчищая проход дамам к каретам. Два пажа принесли герцогу его плащ и шляпу. Плащ очень дорогой, из тигровой шкуры, расшитый золотом. Его подарил герцогу султан Баязет, прислав из Турции, и Борджа теперь всегда надевал этот плащ в холодную погоду, не только из любви к красивой одежде, но и потому, что плащ отлично защищал от сырости и ветра.
Но едва паж с плащом в руках остановился перед герцогом, тот повернулся к Синибальди.
— Господин мой, у вас же нет плаща! — голос его переполняла забота о ближнем. — Ночь такая стылая, а вы без плаща!
— Не волнуйтесь, ваша светлость, слуги найдут мне плащ, — ответил венецианец и уже повернулся к Капелло, чтобы отдать соответствующее распоряжение.
— Подождите, — остановил его Чезаре, взял свой плащ из рук пажа. — Раз уж вы потеряли свой плащ в моих владениях, да еще стараясь сохранить мне верность, позвольте мне заменить его БОТ этим одеянием. Пусть этот дар послужит также знаком того уважения, что испытываю я и к вашей светлости, и к Республике, которую вы представляете.
Синибальди отступил на шаг, и один из пажей потом сказал, что лицо его перекосилось от страха. Он заглянул в глаза герцога и, возможно, уловил слабый отсвет насмешки, которая, как показалось Синибальди, прозвучала в словах Борджа.
Синибальди, как уже заметил читатель, хватало ума быстро анализировать ситуацию, потому-то он и сумел переложить на свой лад историю с ранением Грациани, Вот и сейчас, получая бесценный дар, он сразу понял, что все это значит.
Герцога не обманула сочиненная им сказочка. Герцог с самого начала знал правду. И дружелюбие герцога, вызванное, как он полагал, страхом перед могуществом Венеции, не более как притворство, игра кошки с мышкой, пролог к завершающему удару.
Все это открылось Синибальди только теперь, когда он уже угодил в западню, куда заманили его хитростью и тонкой лестью. И выхода из нее для него не было. Ибо что он мог сказать? Разве мог он признаться, что, надевая плащ, подвергает себя смертельной угрозе? А как еще мог он отказаться от предложенной чести?
