Чудин вдруг остановился.
— Знаешь, — молвил он Вышате, — что мне в голову запало?
— А что? Молви, боярин.
— Эта тропинка ведет к Добрыне… Не мешало бы заехать… Спросим старика, пусть скажет нам всю правду… Он должен знать, менять ли нам князя еще раз? — Он ехидно улыбнулся и лукаво взглянул на товарища.
Вышата тоже принужденно улыбнулся, но видно было, что он не против предложения боярина.
— Эх-ма, боярин! — отвечал он с напускною веселостью. — Видно, очень захотелось знать, что тебя ожидает завтра… Но ведь с колдуном не легко справиться.
Чудин угадал желание Вышаты.
— Правду люди говорят, колдуны — бесовское наваждение… а что-то тянет к нему… Коли Добрыня гадает князьям, так, может, и нам…
— Да что тут бобы разводить! — перебил его Вышата. — Надумал ехать, так поедем… Не Бог весть какой крюк сделаем.
Оба всадника повернули на тропинку, ведущую к Кловскому ручью, но так как дорога была узка, то они ехали друг за другом: Чудин впереди, Вышата сзади.
Чудин все время заговаривал с Вышатой, но он отделывался полусловами и почти не поднимал головы, свесившейся на грудь. Видно, его беспокоила какая-то мысль… Он не был сторонником Изяслава, не пользовался его милостями и не боялся говорить правду-матку, что он доказал во время посольства. Прежде он боялся ляхов, как и другие, но не имел причин ненавидеть их. Когда король приехал на вече к киевлянам и Вышата убедился, что он расположен к народу, то почувствовал даже уважение к нему. Все об этом знали, потому что Вышата не скрывал своих чувств. Тем не менее в данную минуту он думал совсем иначе. На княжеском пиру он защищал Изяслава и спорил с боярами, потому что любил Люду и охотно отдал бы за нее свою жизнь, а между тем Люда находилась на Красном дворе как бы в роли жены короля, которого она полюбила. Поэтому не мудрено, что он беспокоился. Мысль о любимой женщине, которая обнимала другого человека, целовала его губы, шептала слова любви, лишала его покоя. Он любил ее совсем не как сестру, которая росла на его глазах и которую он нашивал на руках, и эту девушку он потерял.
Ему было жалко себя, ее, еще чего-то — и стыдно. Жалко собственного счастья, растаявшего как дым; стыдно — своих ровесников и приятелей из дружины: ведь та, которую он любил, быть может, услаждала короля за наряды или золото… По временам ему нашептывал какой-то голос: «Чем же виноват король?..» Но Вышата не мог простить королю, что его любила Люда. Быть может, он ее охотно простил бы, хоть она не любила его, Вышату, но если бы знал, что она никого другого не любит… Но она любила короля, жила на Красном дворе как королева, окруженная почестями и любовью. Она забыла своих подруг, старый отцовский терем и даже себя. И зависть пробуждалась в сердце Вышаты. Часто на пирах княжеских или на охоте, глядя на счастливое, сияющее лицо молодого короля, он чувствовал, как им овладевало бешенство. Он готов был выхватить меч из ножен и вонзить его в грудь счастливого соперника.
