— Мне бы стало очень скучно, — сказал он. — И даже не польстило бы.
— И что бы вы мне сказали?
— Я бы сказал тебе: «Доминика… Послушай, Доминика, прости меня».
Я вздохнула. Значит, и он не лишен ужасного рефлекса осмотрительных и совестливых мужчин, которые говорят в таких случаях: «Я тебя предупреждал».
— Заранее вас прощаю, — сказала я.
— Дай мне сигарету, — сказал он лениво, — они с твоей стороны.
Мы молча курили. Я подумала: "Ну вот, « люблю его. Наверно, любить — это всего лишь думать вот так: „Я люблю его“. Всего лишь, но только в этом спасение».
И правда, всю неделю всего лишь и было: телефонный звонок Люка: "Ты свободна в ночь с 15-го на 16-e? " Эта фраза, каждые три-четыре часа всплывавшая в моем сознании, произнесенная холодным тоном, всякий раз, стоило мне вспомнить о ней, как-то странно сжимала мне сердце-то ли от счастья, то ли от удушья. И вот теперь я была рядом с ним, и время шло очень медленно и без всяких примет.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Без четверти пять! Поздно уже.
— Да, — сказала я. — Франсуаза здесь?
— Я сказал ей, что я с бельгийцами на Монмартре. Но кабаре сейчас должны закрываться.
— Что она подумает? Пять часов — это поздно даже для бельгийцев.
Он говорил, не открывая глаз.
— Я вернусь, скажу: "Ох уж эти бельгийцы! "-и потянусь. Она повернется и скажет: «Твоя содовая в ванной» — и снова заснет. Вот и все.
— Понятно! — сказала я. — А завтра вам предстоит торопливый рассказ о кабаре, о том, как вели себя бельгийцы, о…
— О! Простое перечисление… Я не люблю врать, да и времени особенно нет.
— А на что у вас есть время? — сказала я.
— Ни на что. Ни времени, ни сил, ни желания. Если бы я был способен хоть на что-нибудь, я бы полюбил тебя.
— Что бы это изменило?
— Ничего, для нас ничего. Во всяком случае, не думаю. Просто я был бы из-за тебя несчастлив, а сейчас мне хорошо.
Я спросила себя, не предостережение ли это в ответ на мои недавние слова, но он положил мне руку на голову, даже как-то торжественно.
— Тебе я все могу сказать. И мне это нравится. Франсуазе я не мог бы сказать, что не люблю ее, но, по-настоящему, в наших с ней отношениях нет прекрасной и устойчивой основы. Основа всему — моя усталость, моя скука. Великолепная, надо сказать, основа, прочная. На таких вещах можно создавать крепкие и длительные союзы: на одиночестве, скуке. По крайней мере она неподвижна. Я подняла голову с его плеча:
— Но ведь это все такая…
Я едва не добавила «чепуха» — так все во мне протестовало против его слов, но промолчала.
