– Что за пустяки, – говорю. – Какое тебе до котов дело! Бiльше сего щоб не було! Спи!
Пообещается спать, но знову не спит и в окно смотрит.
Говорит: «Вы сами всему вiноватые: зачем мне бог зна чого насказали о тех, що скризь везде прясут в шляпах земли греческой, а их и нема. Мне теперь так и кажется, что се они где-то скробощут».
Я ей сказал, что я то говорил не в правду, что никого нет и в шляпах никто не ездит.
– Це, – говорю, – було десь давно, совам у не нашем царствi, а може, ничого того совсем чисто и не было, а только так писарю показалось.
А уж oна замечайте, отказу не верит:
– Нет, – говорит, – они где-нибудь скробощут: это мое сердце чувствует
– Дура! Может, бачите, у нее «сердце чувствует». – И такая она мне вся сделалась какая-то неприятная – вся даже жирная, и потом от нее отдает остро, як от молодой козы.
Именно эти женщины ничего более, как не введи меня господи с ними во искушение, но избавь меня от лукавого.
Споткавши однажды отца Назария, я спросил его, что не слыхал ли он чего-нибудь в городе о потрясающих основы, коим я не верю.
А Назария отвечает с гордостию:
– Какое же вы имеете право сему не верить?
– А где же они? – говорю. – А для того, что их нет, так я и не верю.
– Как же вы это можете так говорить: разве начальство лжет?
Ось, як строго!
– Позвольте, позвольте, – отвечаю, – я начальство уважаю не меньше от вас, а я потому говорю, что я потрясователей не видал.
– Так вы же и Китая и Америки не видали?
– И действительно не видал.
– И Петербурга, пожалуй, не видали?
– И Петербурга тоже не видал, и Москвы не видал, да что же из того следует: какое сравнение?
– А такое сравнение, что вы же, я думаю, веруете и не сомневаетесь, что есть на свете Китай, и Америка, и Москва с Петербургом.
– Позвольте-с! – отвечаю, – это совсем пребольшущая разница: из Китая идет чай, и мы его пьем! Ось! А Америку открыл Христофор Колумб, которого неблагодарные соотечественники оклеветали и заковали в цепи, и на это картины есть, и это на театрах играют; а в Москве был Иоанн Грозный, который и с вас, может быть, велел бы с живых кожу снять, а Петербург основал Петр Великий, и там есть рыба ряпушка, о которой бессмертный Гоголь упоминает[48], а потрясователи это что! Я их не вижу и даже знамения их пришествия не ощущаю.
Отец Назария так и вскинулся:
– Как это знамения не ощущаете? – Не ощущаю, ибо какое я здесь застал самополнейшее невежество при моем рождении, – то оно то же самое и теперь остается.
