Студент Каляев был рассеян. Долго путался в линиях Васильевского острова. Даже на Среднем едва нашел нужный дом.
На столе шипел самовар. Горела лампа в зеленом, бумажном абажуре. Савинков резал хлеб, наливал чай в стаканы, слушал Каляева.
– Еле выбрался, денег, понимаешь, не было, уж мать где-то заняла – с легким польским акцентом говорил Каляев.
– С деньгами, Янек, устроим. Университет, брат, горит! Какие сходки! Слыхал о приветствии профессоров?
У Каляева светлые, насмешливые глаза, непохожие на быстрые, монгольские глаза Бориса. Лицо некрасиво, аскетически-худое.
– Рабы… – проговорил он.
– Единственная революционная организация это – «Касса». Я войду и тебе надо войти, Янек.
Каляев был задумчив, не сводя глаз с абажура, он сказал:
– Вот я ехал сюда в вонючем вагоне, набит доверху, сапожищи, наплевано. Всю ночь не спал. А на полустанке вылез, – тишина, рассвет, птицы поют, стою у поезда и всей кожей чувствую, до чего жизнь хороша!.. а приехал – памятник Муравьеву, жандармы, нагайки, – Каляев махнул рукой, встал, заходил по комнате.
Над ночной стеной серых, грязных домов, в петербургском небе горело несколько звезд.
– Горят звезды, – тихо сказал Каляев, глядя в окно, – в небе темно, а звезды всё-таки есть. Горят и не гаснут. Савинков, смеясь, обнял его.
– Ты поэт, Янек! Хочешь прочту тебе свое последнее cтихотво-рение?
В зеленоватом, от лампы, сумраке Савинков закинуто встал, зачитал отрывисто:
«Шумит листами
Каштан
Мигают фонари
Пьяно.
Кто то прошел бесшумно
Бескровные бледные лица
Ночью душной в столице
Ночью безлунной
Полной молчанья
Я слышу твои рыданья
Шумит листами
Каштан
Пьяно,
А я безвинный ищу оправданья».
– Хорошо, по моему, – улыбаясь сказал Каляев.
Знаешь кого я люблю?
– Кого?
– Метерлинка.
Вера знала его быстрые шаги по коридору. Знала, что торопливо отпирает дверь. Савинков знал, почему торопился со сходки. Поднимаясь, внутренне проговорил: – «В окне свет». – Войдя, услыхал: – Вера поет вполголоса за стеной. И чем слышней пела Вера, тем сильней хотелось ее видеть.
Мотив кончился. Потом возник. Савинков услыхал: мотив пошел в столовую. Снова стал приближаться. Когда был у двери, Савинков распахнул:
– Как вы напугали – вздрогнула Вера. Движенье было: поддержать. Савинков сказал:
– Я только что пришел, зайдите, Вера Глебовна, посидим.
Вера волнения его не видела.
– Вы сегодня не ходили на курсы?
– Почему?! Была.
– Ах были? Слушали Лесгафта, он любимец курсисток…
– О Петре Францевиче так стыдно говорить.
