Мечта Плеве исполнилась. – В два месяца революция будет раздавлена, – говорил он. И из его канцелярии то и дело шли секретные распоряжения губернаторам.
Плеве сторонился двора. Государственный совет называл стадом быков, кастрированных для большей мясистости. Он искал только дружбы правителя Москвы, великого князя Сергея, с ним обсуждал меры пресечения революционных волнений.
– Но надежна ли ваша личная охрана, Вячеслав Константинович? – часто спрашивал великий князь.
– Моя охрана совершенно надежна, ваше высочество. Думаю, что удачное покушение может быть произведено только по случайности – отвечал Плеве, зная, что Азеф охраняет его жизнь, что выданные им, Гершуни и Мельников уже пожизненно в каземате.
Савинков шел по Петербургу, мосты, арки, улицы которого так любил. Те ж рысаки, коляски, кареты, переполненные звенящие рестораны. Машины в пивных поют «Трансваалями», «Пятерками», вальсами «Разбитое сердце». Мощный разлив широкой Невы под мостами. Величественнейшие в мире дворцы. На часах – часовые.
Пробежали газетчики, выкрикивая «Новое время»! «Русское слово»! Савинков остановил «Новое время». С газетой удобнее идти. Те ж, абонементы в Александрийском, «Аквариум», «Контан», «Донан», «Тиволи», Шаляпин в «Борисе Годунове», Собинов в «Искателях жемчуга».
Вот Садовая. Савинков смотрит на часы. Мимо на извозчике едет пристав в голубой, касторовой шинели. Пристав, кажется, дремлет.
– А вот! Папиросы первый сорт! «Дядя Костя»! «Дюшес»! Пять копеек десяток, возьмите, барин!
Перед Савинковым берлинский товарищ Петр, та ж улыбка на малиновых губах.
Глаза Савинкова смеются: – «Прекрасно, мол».
– Дай десяток.
– Пять копеек. Ваших двадцать, – смеются глаза Петра.
– Сегодня на Сенной в трактире «Отдых друзей».
– Слушаюсь, барин. – И слышен веселый тенор с распевом: – Папиросы «Катык»! «Дядя Костя»! «Дюшес»!
Делать Савинкову нечего. Он заходил, к литератору Пешехонову справиться: нет ли чего от Азефа. «Тогда держитесь, господин министр! Вас не укараулят ваши филеры!» Но Азефа еще нет.
Савинков пошел по Французской набережной к Фонтанке. На Неве засмотрелся на белую яхту. Но у Фонтанки в движении пешеходов, экипажей произошло смятение. Метнулись извозчики. Вытянулись городовые. Вынеслись какие-то вороные рысаки, мча легко дышащий на рессорах лаковый кузов кареты. В нем за стеклом что-то блеснуло, не то старуха, не то старик, может быть просто кто-то в черном с белым лицом. За каретой, не отставая в ходе от резвых коней, на трех рысаках летели люди в шубах. За ними стремительные велосипедисты с опасностью для жизни накатывали на рысаков. Савинков замер у стены: – «Ведь это же Плеве!?»
