Центр партии социалистов-революционеров был у кресла Михаила Гоца. Гоц огонь и совесть партии. Худой, с вьющейся из-под шеи, добролюбовской бородой и библейскими глазами, Гоц несколько лет сидел в кресле. Кресло его возили на колесиках. Шестилетняя каторга Гоца началась избиением политических в Средне-Колымске. После избиения у Михаила Гоца появилась опухоль на оболочке спинного мозга.
Когда Савинков позвонил на женевском Бульваре Философов в квартиру Гоца, у кресла сидели: – теоретик партии с шевелюрой рыжих волос и косящим глазом В. М. Чернов, Е. К. Брешковская и светло-русый студент с экземой на приятном лице Алексей Покотилов.
Входя, Савинкову показалось, что кто-то болен. И рыжий человек, очевидно, врач.
– Батюшки! Михаил Рафаилович! вот он беглец то наш! – бросилась Брешковская и с Савинковым крепко расцеловалась. – Вот он! – тащила его к креслу Гоца.
Гоц приподнялся, с улыбкой светящихся глаз смотря на Савинкова, протянул больную сухую руку.
Рыжий широкий человек отошел, не выражая никакого восторга.
– Да, не теребите его, бабушка, дайте умыться, прийти в себя, – ласково сказал Гоц. Покотилов поправил Гоцу подушку.
Умываясь в соседней комнате, Савинков слышал, как заговорил «врач».
– Ну, прощай, Михаил, тороплюсь – говорок был рядческий, быстренький с кругленькими великорусскими интонациями.
– Да куда ж ты, Виктор, он расскажет много интересного.
– Другой раз послушаю – засмеялся быстреньким смешком рыжий человек. И тяжелыми шагами вышел в переднюю.
Чувство Савинкова было, словно, он приехал в семью. И Катерина Константиновна не каторжанка, а действительно бабушка, вынувшая из комода мохнатое полотенце.
Облокотясь на ручку кресла, Гоц не сводил глаз с сидевшего перед ним Савинкова.
– Ваше имя Борис Викторович? – улыбался он. – Ну, вот что, Борис Викторович, хоть все мы тут свои, о делах поговорим завтра, выберем время, а сейчас расскажите беллетристику, как бежали, как всё это удалось. Вы когда из Вологды?
