Бывшего нижегородского торговца обрядили в чалму, широченные шаровары, сапоги красного сафьяна, подпоясали шелковым кушаком, снабдили двумя пистолетами европейской выделки и кривой саблей с кровавым рубином на эфесе.
Многое и многих видывал Василий Баранщиков за годы скитаний, а теперь, летом 1785 года, лицезрел султана турецкого: осыпанный драгоценностями, окруженный свитой, шествовал мимо караульного янычара Баранщикова султан Абдулла-Гамид. И Василий низко склонялся перед повелителем правоверных.
Вот уже десять лет царствовал Абдулла, и не было в его царствование ни одного спокойного года: феодалы так и норовили отделиться, бунтовали, зажигали восстания, а у бедного Абдуллы вечно не хватало денег и преданных войск.
Да хоть бы и этот янычар, что низко склонился перед ним, разве он был ему предан? Нет, этот янычар вовсе не думал о благополучии султана и его империи, а думал денно и нощно, как бы поскорее унести ноги из дворца, и не только из дворца, но и из Стамбула, и не только из Стамбула, но и из Турции…
Был у Василия знакомый лавочник в Галате – грек Спиридоний. Подобно капитану Христофору он сочувствовал Баранщикову. Но ведь Спиридоний был лавочником, а не моряком, и ничем, пожалуй, пособить не мог.
И все-таки Спиридоний пособил. У него за чашкой кофия сошелся однажды Василий с правительственным курьером из Петербурга. Тут уж Василий выложил свои думы как на духу.
Курьер набил трубку, неторопливо извлек из кожаной сумки с медным двуглавым орлом лист плотной бумаги, спросил перо и чернила.
– Вот-с, сударь, – вежливо сказал курьер, вынимая мундштук изо рта, когда, стало быть, выйдете из сего города, возьмете дирекционную линию… э-э, направление, стало быть, на…
И он стал выписывать в столбец названия деревень, местечек, городов. Все их предстояло миновать Василию до того, как увидит он русский кордон.
Курьер морщил лоб, попыхивал трубкой. И писал, писал, цепляя пером за бумагу, брызгая чернилами.
Лежала уже зима, по счастью, сиротская, когда гусар-пограничник доставил в Киев Василия Баранщикова. Слушая его рассказы, киевские баре разинули рты, а губернатор так растрогался, что отвалил Василию пять рублей на обновы и дальнейший путь. Василий, не мешкая, оделся, обулся по-зимнему, да и был таков.
А в феврале 1786 года увидел он заснеженные берега Оки и Волги, увидел кремль, лабазы и строения родного Нижнего Новгорода и, задыхаясь, перешагнул порог своего дома.
