— Ошибаетесь. Это было самоубийство. Если вы беседовали со Скоттом, то должны знать, что у нее была мания самоубийства.
— Люди с манией самоубийства могут быть убиты.
— Несомненно, но что это доказывает? — Он по-женски капризно надул губы, и его деланное спокойствие прорвало.
— Мне осточертело, что меня постоянно дергают из-за этого дела и только потому, что она была моей пациенткой. Но ведь я спас ей жизнь за неделю до того, как она утонула. Скотт, надеюсь, не забыл рассказать вам об этом.
— Он рассказал мне с ваших слов. Что она попыталась покончить с собой в этом кабинете.
— Не в этом, а в старом. Сюда я перебрался в прошлом году.
— Значит, вы не сможете показать мне пулевое отверстие в потолке.
— Боже правый, вы сомневаетесь в этом? Да я отобрал у нее револьвер, рискуя собственной жизнью.
— Не сомневаюсь. Мне хотелось услышать это из ваших уст, только и всего.
— Ну вот и услышали. Надеюсь, вы удовлетворены. — Он снял халат и повернулся ко мне спиной, вешая его на место.
— Почему она попыталась покончить с собой в вашем кабинете?
На секунду он застыл, и рука его, протянувшаяся к крючку, замерла в неподвижности. Серая рубашка потемнела от пота между лопаток и в подмышках. Это являлось единственным свидетельством того, что он нервничал. Он сказал:
— Она потребовала того, чего я не вправе был ей дать. Крупную дозу таблеток снотворного. Когда же я отказался, она достала из сумочки тот маленький револьвер. Ситуация приняла критический оборот — она решала, выстрелить ли в меня или застрелиться самой. Затем она поднесла револьвер к своей голове. К счастью, я успел подскочить к ней и отобрать оружие.
— Испытывала ли она зависимость от снотворного?
— Можете называть это так. Я делал все, что мог, чтобы она не выходила за рамки.
— Почему вы не поместили ее в надежное место?
— Я совершил оплошность, признаюсь. Ведь я не психиатр. Тогда я не осознавал всей серьезности ее состояния. Мы, врачи, совершаем ошибки, как и все, знаете ли.
Он наблюдал за мной, словно шахматист. Однако разыгранный им гамбит доверительности был дешевым трюком. Если бы он не пытался навести меня на ложный след, то давно вышвырнул бы меня из кабинета.
— И что стало с револьвером? — спросил я.
— Я оставил его у себя. Собирался выбросить, но как-то руки не дошли.
— Как тогда получилось, что он оказался у Карла Холлмана?
— Стащил из ящика моего письменного стола. — Он добавил с обезоруживающей прямотой: — Я оказался круглым дураком, храня его там.
