– Вот именно ты! – гневно повысила голос Зандра.
Лекс поежился. Только таких сцен ему не хватало. Кто бы мог подумать, что эта женщина способна вдруг превратиться в настоящую мегеру?
– Ты что, всерьез? – Он пытался сохранить спокойствие.
– Еще как всерьез! – Голос у нее звучал хрипло, но твердо, и что-то в выражении ее лица заставило Лекса подумать о закаленной стали.
Он с силой втянул в себя воздух и, решив не заводиться, мирно проговорил:
– Ладно, ладно, согласен, ты действительно имеешь полное право на меня злиться.
Зандра подозрительно посмотрела на своего кавалера. Не так уж она наивна, чтобы не понять этой игры.
Говорит он все правильно.
И кается вроде чистосердечно.
Так откуда же это ощущение, что ее просто водят за нос? И что его слова так же фальшивы, как и фарфоровые зубы?
Заметив, что ему не верят, Лекс попытался пустить в ход все свое обаяние.
– Ты права, – серьезно сказал он, твердо выдерживая ее взгляд. – Я действительно вел себя, как последний эгоист. Извини, ради Бога. А теперь, может, поцелуемся и обо всем забудем?
Ответом ему послужило красноречивое молчание.
«Вот сукина дочь!» – едва не взорвался Лекс, но вовремя остановился и послал Зандре самую невинную улыбку, на какую только был способен.
– Право, Зандра, я ведь уже извинился. Ну что мне, на колени перед тобой встать? Могу.
Зандра незаметно вздохнула. Да, искренности в его извинениях что-то не слышно, но что с того? Да и какое это имеет значение? Ибо извинение, чистосердечное или нет, это, что ни говори, извинение, и оно требует достойного ответа.
Этикет превыше всего. А личные ощущения потом.
– Ладно, ладно, извинения приняты. – Зандра повела плечами, словно сбрасывая с себя тайное наваждение, стараясь не замечать окружающую ее, бьющую в глаза роскошь. Ведь сегодня здесь собрался «весь Нью-Йорк».
Они прошли в почти пустой Египетский зал. В огромных застекленных ящиках здесь хранились разнообразные образцы древних захоронений: ткани и саваны, бронза и известняковые стелы, мумии фараонов, раскрашенные погребальные маски, глиняные сосуды с крышками, изображающими священных животных, – святыни давно исчезнувших культур, сделавшиеся предметом праздного любопытства нынешней толпы.
Голдсмит облокотился о саркофаг в центре зала, словно закрепляя таким образом право собственности на это сооружение седой древности. Плотно зажав в зубах сигару, он яростно выпускал изо рта клубы дыма, медленно уходящие вверх и рассеивающиеся где-то под потолком.
