Сагамор взглянул на сидящего рядом лейтенанта, перевел взгляд на сына.
– И вот что главное, – проговорил он раздельно, – как ни мучительно было состояние Зарембы, в голове у него нет-нет и пробежит тревога об оставленном у реки раненом Крученом Волосе. Как он там один, без помощи?..
В минуты, когда мустанг переходил на шаг и лассо ослабевало, офицер решался было заговорить о нем, но тут же отбрасывал эту мысль. «Сказать сейчас – значит вызвать новую вспышку гнева, а это не повлечет ли за собой немедленной с ним расправы, и тогда… тогда они никогда не узнают всей правды… Повременю до более спокойной обстановки. А Крученый Волос, может ли ждать он?..»
Занятый этими мыслями, Заремба не сразу заметил, как показалась деревенька. И только приблизились, выскочила им навстречу с криком и гиканьем толпа индейцев, окружила, сжала их кольцом. Над головой Зарембы замелькали томагавки, копья, стрелы с тупыми наконечниками. Они хоть и не приносили вреда, кроме боли, попадая на обожженные солнцем плечи, но таков обычай – встречать врага во всеоружии.
Хуже были огромные дикие псы, которые, почуяв в Зарембе чужого, бросались к самому его лицу, сверкая страшными клыками. Так, окруженного толпой людей и сворой псов, Зарембу вывели на середину деревни. У поставленных полукругом типи, среди которых одни сверкали белизной, другие, потемневшие от времени, солнца и дождей, представляли жалкое зрелище, стояли воины в оленьих и бизоньих шкурах. Лица их в знак траура племени были закрыты.
Тут же пестрыми стайками толпились женщины: старые скво. сгорбленные годами, изношенные работой, женщины помоложе, еще полные жизни, девушки, чьи стройные тела облегали платья из тонких оленьих шкур. Всех их отличала та особенная красота, которой природа награждает людей высокого душевного склада.
По деревне Заремба шел твердым, несгибающимся шагом, держа голову высоко и прямо, хотя и вели его на ремне, словно пса. У одного из типи шествие остановилось. Сильным рывком он был водворен в жилище. Два воина, неподвижные, словно высеченные из камня, замерли по обеим сторонам упавшего на земляной пол Зарембы. Грудь их и шею украшали ожерелья из клыков медведя, руки крепко сжимали копья, а глаза остро и неотступно следили за пленным.
Первые несколько минут Заремба был неподвижен. И только хотел расправить затекшие члены, как послышался шум голосов, и через щель приподнятой над входом шкуры он увидел своего коня, ведомого молодым индейцем.
