Сейчас он как раз и занимался разработкой подробного плана действий. Сражение последует потом. И он должен сражаться за нее — в этом он был уверен. Такой, как Уортон, мог не принимать во внимание негодования Эдлин. Уортон вполне мог вообразить себе, что она удовлетворится его деньгами и его положением, но Хью так не думал. Хью признавал право Эдлин на те стены недоверия, которые она воздвигла вокруг себя и своей семьи, относился к ним с должным уважением, но тем не менее собирался их преодолеть.
Вся его жизнь состояла из преодоления преград, так что он привык.
— И все-таки это дело не обошлось без колдовства, — сказал Уортон.
Хью понимал, что он имел в виду. Хью и раньше любил женщин, но всегда легко с ними расставался. Для счастья ему нужны были меч и боевой конь.
— Возможно, мой возраст тому виной, — предположил он. — Время уже Торопит меня посеять семена, чтобы успеть увидеть, как они Прорастают и потянутся к свету, прежде чем станет слишком поздно.
— Молодую девственницу, — сказал Уортон цепотом и как бы в сторону.
Конечно, Хью услышал.
— Леди Эдлин сможет выносить моих детей, она ведь плодовита. А! — Он решительно рассек воздух рукой. — Довольно разговоров!
Эдлин его не завлекала специально. Кокетство ей претило настолько, насколько оно вообще могло претить женщине. Его к Эдлин тянула не Простая потребность мужчины-воина в любой женщине, а таинственным образом сама Эдлин. Теперь он твердо знал, что ему нужна только она.
Он полагал, что обычно все монахини одеваются так же, как и Эдлин, — в бесформенное одеяние из грубой ткани поверх плотно прилегающей сорочки. Святые женщины, очевидно, молились, чтобы их грубая одежда отбила всякую охоту у мужчин, когда тех посещали похотливые мысли. Но в случае с Эдлин это не имело никакого смысла.
Да и как это могло бы быть? Ее женственность проглядывала сквозь любую маску. Ее тело заставило бы и ангела согрешить. Огнем лихорадки в воображении Хью вспыхнуло воспоминание о ее грудях, о золотистой коже упругих холмиков, мягкие соски которых молили о ласке. Когда же теперь он видел эти груди прикрытыми монашеской одеждой, он все равно с жадностью разглядывал их, наблюдал за тем, как они поднимались под тканью, как изменяли форму, когда она поднимала руки, чтобы достать что-нибудь с верхней полки. Он мысленно проникал взглядом сквозь грубую материю и наслаждался этим.
Кажется, его могло вылечить одно созерцание ее грудей.
Ее талия и бедра были совершенны. Ее походка возбуждала его. До сих пор он никогда не встречал женщины с такими бедрами, одним своим видом вызывающими желание, но когда-то и где-то Эдлин умудрилась получить их. «Вставай! — мягко двигаясь, словно призывали ее бедра. — Подойди и возьми меня».
