— На ночном столике есть кувшин и таз. Думаю, тут есть все, что может тебе понадобиться. Если тебе что-то будет нужно, позови Крау. Я спущусь, как только смогу.
Он посмотрел на нее так, как будто хотел еще что-то сказать, но, очевидно, раздумав, повернулся и вышел. Она закрыла дверь и быстро разделась. Джинкс хотела, чтоб все, что должно произойти, произошло бы в первый же вечер. Эрик был таким зрелым и опытным. Она не понимала, как сможет вести себя с ним так же, как с Райлем, но осознавала, что именно этого Эрик и ждет от нее. Сама мысль о том, что она может делать с кем-то другим те вещи, которые делала с Райлем, вызывала у нее отвращение. Но она твердо решила не вести себя сегодня по-детски — не плакать и не смеяться истерическим смехом, как она делала иногда, когда нервничала. Джинкс очень хотела, чтобы то, чему суждено было случиться, случилось скорей.
Через полчаса, завязывая черную бархатную ленту на шее, она почувствовала, что ее тошнит. Джинкс схватилась за край стола, чтоб не упасть. Пол под ее ногами качался — вверх-вниз, влево-вправо. Джинкс схватила таз как раз вовремя, потому что шоколадный кекс, который она ела во время ленча, покинул ее бренное тело.
Джинкс сумела только вытереть рот и лечь поперек кровати, когда ручка повернулась и послышался тихий стук:
— Рыжая?
— Уходи, я умираю.
— Открой дверь, дорогая, и мы умрем вместе.
— Я не могу шевельнуться.
Она услышала, как он усмехнулся:
— Только не говори мне, что у меня на руках человек, страдающий морской болезнью.
— Я умираю, а ты смеешься, — запричитала она.
Потом она услышала скрежет в замке, и ключ со стороны каюты упал на пол.
Она открыла один глаз как раз вовремя для того, чтоб увидеть, как он входит в комнату.
— Не смотри на меня, — вяло сказала она, — я ужасно выгляжу.
— Это верно.
— Ты не джентльмен, — простонала она.
— А ты, уж не знаю, осознаешь это или нет, не леди. Если бы это было не так, тебя бы здесь не было.
Она слышала, как он возится с чем-то в углу. Потом услышала снова стук в дверь, простонала и отвернулась к стене. Так он позвал Крау, чтоб тот убрал на ночном столике. Как он мог так унизить ее?
Потом корабль качнуло, и она познала еще большее унижение, так как остаток ее ленча оказался на белом меховом покрывале.
Джинкс тошнило почти два месяца — и она не могла есть, спать и покидать постель, кроме как в случае необходимости. Эрик подвесил для себя койку в другом конце комнаты, предоставив ей кровать. Он был таким отвратительно здоровым и веселым, и она ненавидела его за это. Тем не менее ее удобство занимало его чрезвычайно, и он делал все, что ей было нужно, кроме одного — не убирал последствия ее рвоты, это он оставлял Крау. Через неделю все это уже перестало ее волновать, и она радовалась только тогда, когда они причаливали и Эрик надолго исчезал.
