Каждый год за границу ездила по три-четыре раза, наряды такие покупала, что городские модницы от зависти на уши становились. Личный водитель, салоны разные, массаж… а, что я тебе об этом рассказываю!? Ты не женщина, тебе трудно понять, как это здорово.
– По женской части я не эксперт, поэтому верю тебе на слово. А что касается смерти Зямы, то очень сомневаюсь, что у него хватило силы воли сделать такой шаг. Лишить себя жизни может или законченный псих, или очень мужественный человек. Это не так просто, как кажется. Возможно, ему помогли?
– Зинка говорила, что в этом плане все чисто. Его нашли в собственном кабинете, который был замкнут изнутри.
– Зинка?
– У нее есть знакомые в прокуратуре.
– Понятно… А окна?
– Офис Зямы находился на четвертом этаже, все окна были закрыты.
– Классический вариант… – тихо буркнул я себе под нос.
– Что ты сказал?
– Убийство в закрытой комнате. Ладно, ладно, сдаюсь – самоубийство, – поспешил я успокоить Галюню, которая сделала протестующий жест. – Но все равно, как ты сказала, история это темная.
– Куда уж темнее…
– А что случилось с фирмой Зямы?
– Работает. Там теперь управляющий.
– И кто его назначил?
– Так ведь старики Зямы еще в полном здравии. Только живут они в Австрии, там у них поместье.
Приезжали на похороны…
– Что ж, и этот вопрос ясен – Мошкин-старший взял бизнес сына в свои "натруженные" руки. Наши партайгеноссе при любой власти хорошо устраиваются и доживают до ста лет. Редиски: снаружи красные, а внутри какие хочешь – от белого до коричневого и черного. А Зойки на похоронах не было?
– Нет. По крайней мере, ее никто из моих знакомых не видел.
– Даже Зинка?
– И Зинка в том числе.
– Похоже, она и впрямь не оставила адреса…
– Я бы на ее месте тоже не приехала.
На эту реплику я не отреагировал. Зойка и ее проблемы интересовали меня как прошлогодний снег. Но информация, касающаяся Зямы, была весьма перспективной в плане предстоящих юридических процедур по вступлению в наследство.
Мне хотелось еще поспрашивать Галюню, чтобы выведать и другие, более мелкие, детали бытия Зямы Чиблошкина, моего, так сказать, благодетеля, однако я решил укоротить себе язык. Пусть думает, что мой интерес к его семейной жизни и трагической смерти вызван всего лишь ностальгическими воспоминаниями и не более того.
Галюня проторчала у меня часа три. Возможно, наше застолье продолжалось бы до самого вечера, но она, наконец, заметила, что я едва сдерживаюсь, чтобы не уснуть сидя. Все-таки бессонная ночь и возлияния сказывались – чай, мне уже не двадцать и даже не тридцать годков.
