— Думаешь, нет? — спросил Перселл, поправляя очки в золотой оправе.
— Я думаю, вряд ли мы могли унаследовать что-то худшее. Сотня маленьких народов под управлением сотни правящих домов — толпа пустых, тщеславных и безвольных раскрашенных кукол (о присутствующих я, естественно, не говорю), хуже и представить трудно. Почему они выродились до совершенной беспомощности? Потому что наши предки наложили запрет на браки между правящими домами. Почему они бездельники, почему тщеславны и легкомысленны? Потому что именно этого от них и ждет народ, и на другое он не согласен. Потому что когда появляется редкое исключение из правил — смелый мыслитель и мечтатель, великий гуманист, — мир начинает беспокоиться (как и запланировали наши предки), и все начинают бормотать про Имперские Амбиции.
Джарред поставил на стол пустой бокал. От этого движения пламя свечей на мгновение стало совсем слабым, а затем разгорелось с новой силой.
— Ты имеешь в виду короля Риджксленда?
— Да, короля Риджксленда, каким он был некогда. Но то, каким он стал сейчас, еще лучше иллюстрирует мою точку зрения. Бедняга совершенно теряет рассудок — а я так понимаю, он действительно сошел с ума, что это не просто удобная отговорка, чтобы запереть его?
— О да, я посылал двух своих докторов подтвердить диагноз, король Кджеллмарка и князь Кэтвитсена сделали то же самое.
— Ну хорошо, значит, Изайя, король Риджксленда, действительно сумасшедший. Но отстранили ли его от правления? — продолжал Люциус. — Назначили ли регентшей его дочь, чтобы она правила за него? Нет. Ни того ни другого в Риджксленде раньше не случалось, поэтому они оставили душевнобольного во главе государства, чем превратили страну в сумасшедший дом. И, что всего хуже, никто в целом мире не находит это противоестественным.
Джарред неловко пошевелился в кресле. Болезнь Изайи, короля Риджксленда, началась с глубокой меланхолии, последовавшей за смертью королевы, меланхолии, которая тянулась долго и в конце концов привела к сумасшествию. Сам безутешный вдовец, Джарред иногда думал, что слишком хорошо понимает состояние старого короля.
Он опять слабо и неискренне усмехнулся.
— Но вернемся к твоему интересному тезису: теперь, когда ты так легко списал со счетов меня и остальных монархов, что ты скажешь об аристократии? Уж тебе-то и тебе подобным непременно надлежит сыграть важную роль в «совершенном» обществе, созданном нашими предками.
— Аристократия, — Люциус презрительно усмехнулся, — не лучше и не хуже наших повелителей. Хотел бы я иметь право сказать, что мы другие. Мы опошлили все на свете, возвели моду в ранг религии, а религию сделали всего лишь случайной прихотью. Что нам осталось, кроме как посвятить жизнь таким важным вопросам, как вдумчивое созерцание идеального камзола или изысканно выглядывающих из парчового рукава кружев?
