— Потрясающий, — сказал я.
Таппи вздохнул и, налив себе дюйма четыре виски и дюйм содовой, смочил иссушенные жаждою уста.
— А-а! — сказал он. — Этого мне как раз и не хватало.
— А почему ты не пил за обедом?
— Видишь ли, — ответил Таппи, — я еще не выяснил, как Кора относится к привычке время от времени пропустить рюмочку, и на всякий случай решил воздержаться. Это, по моему убеждению, должно свидетельствовать о серьезности мыслей. Все еще висит на волоске, и малейшая оплошность может привести к роковому исходу.
— Мне абсолютно непонятно, как ты сможешь ее убедить в том, что у тебя вообще есть какие-то мысли, не говоря уже о серьезных.
— У меня есть свой метод.
— Уверен, он никуда не годен.
— Ах ты уверен, — сказал Таппи с возмущением. — К твоему сведению, все обстоит как раз наоборот. Я веду это дело по всем правилам. Помнишь Крепыша Бингхэма — он учился с нами в Оксфорде?
— Видел его на днях. Он принял сан.
— Ну да. Приход у него в Ист-Энде. Так вот, Крепыш Бингхэм открыл клуб для местных хулиганов. Сам знаешь, что это такое: чашка какао, трик-трак в читальне и время от времени благопристойные развлечения в зале для собраний масонской ложи. А я ему помогаю. Уже месяц все вечера провожу за трик-траком. Кора одобряет. Я уговорил ее в ближайший вторник там спеть.
— Вот как?
— Именно. А теперь, Берти, оцени мою дьявольскую изобретательность: я тоже буду петь.
— Почему ты думаешь, что тебе это поможет?
— Потому что то, как я собираюсь петь песню, которую я собираюсь петь, откроет перед ней такие глубины моей натуры, о которых она и не подозревает. Она увидит, как эти грубые невежественные люди проливают слезы умиления, и скажет себе: «Черт побери, золотое сердце у этого парня!» Я выбрал не какой-нибудь пустячок. Никакого вульгарного шутовства! Я буду петь об одиноких ангелах…
Я вскрикнул.
— Уж не собираешься ли ты петь «Моего сыночка»?
— Ты угадал.
Я был потрясен. Да, черт побери, потрясен. У меня весьма строгие взгляды на «Моего сыночка». Я считаю, что эту песню должны исполнять лишь немногие избранные, причем исключительно в тишине и уединении ванной комнаты. Самая мысль о публичной казни, совершаемой над «Моим сыночком» человеком, способным поступить с другом так, как молодой Таппи поступил со мной в тот вечер в «Трутнях», — самая мысль об этом заставляла меня страдать. Да, да, страдать.
Я, впрочем, не успел выразить свое негодование, ибо в этот момент вошел Дживс.
— Звонила миссис Треверс, сэр. Она поручила сообщить вам, что будет здесь через несколько минут.
