Покой и тишина - только ветер шумел в верхушках деревьев - внезапно наступившие после дикой гонки, буквально оглушили меня, будто из бурного моря волной вышвырнуло на скалу. Несколько минут я сидел неподвижно, приходя в себя. Затем вспомнил плотину, радугу - и бросился лихорадочно искать сотовый.
Он нашелся на полу, куда свалился на каком-то из виражей. Я хотел позвонить Анжеле, предупредить о надвигающемся потопе - ведь её дом стоял на самой набережной. Но связи не было; то ли я находился вне зоны приема сигналов, то ли сеть отключилась из-за беспорядков.
До железной дороги оставалось километров пятнадцать. Я открыл дверцу машины и кисло посмотрел на глубокий снег, по которому предстояло пробираться в городских ботинках. Здесь, в распадках, среди темных елок, по-новогоднему обсыпанных снегом, как будто бы скопился холод, и мне в своей весенней куртке сразу стало очень зябко. Топать часа три минимум. За такой срок я успею напрочь ноги отморозить. Я прикрыл дверь, не решаясь сразу пуститься в такое рискованное предприятие, пока в салоне ещё сохранялось тепло, и открыл бардачок. Мне хотелось найти какой-нибудь полиэтиленовый пакет и соорудить из него портянки, чтобы не промокли ноги, когда начнет таять неизбежно набьющийся в ботинки снег. Мне на ладонь выпал тяжелый пистолет - армейский "ПМ". Я вытащил обойму. Заряжен. Спасибо за подарочек от Дельфинова. Что это - жест доброй воли или провокация? Что бы сделали те, кто пытался меня арестовать, если бы увидели оружие? Я очень хорошо запомнил приказ генерала Грыхенко. Но сейчас пистолет был кстати. Я сунул его в карман и, сразу почувствовав уверенность в себе, решительно шагнул в снег.
Кое-как в несколько прыжков я выбрался в колею, оставленную грузовиком, стоя поочередно на каждой ноге, вытряхнул снег из ботинок и побрел по дороге. Странная небесная аномалия, замеченная мной утром, ещё отчетливее давала о себе знать: дело шло к середине дня, а солнечный свет, пробивающийся сквозь тучи, был отчетливо красного оттенка, и на лесистых склонах клубились сумеречные тени, а нетронутая белизна была облита багровой дымкой. Я шагал, стараясь не ступать в глубокий снег, и с тревогой поглядывал на тучи, готовые разразиться новым снегопадом. Снежинки уже густо облепили меховой воротник, холодя небритые щеки.
Мои опасения оправдывались. Снег заносил колею, которая бесконечно тянулась по распадкам. Мне, жителю Москвы, было трудно представить себе места, где на десятки километров - никаких следов человеческого присутствия, только дорога, да по правую руку на вершинах сопок иногда вылезали в поле зрения массивные опоры высоковольтной линии, прорубающейся напрямик через тайгу. Холод пробирал все сильнее, а прошел я не больше пяти километров. Тем временем за спиной нарастал, становясь явственно различимым, шум, и через несколько минут я понял, что это ревет мотор грузовика. Я сошел с дороги и, увязая в снегу почти до колен, укрылся за стволом сосны. От дерева к дороге тянулась хорошо заметная цепочка глубоких ям, оставленных ногами. Я ухватился за свисавшую над самыми следами разлапистую ветку и качнул её. С ветки хлопнулся пласт снега, обсыпав меня с ног до головы белой пылью. Следы оказались кое-как прикрыты, но оставались резко обрывавшиеся отпечатки подошв на колее. Тут, наконец, из-за поворота выскочил грузовик - армейский "ГАЗ-66". На подножке с правой стороны, держась за ручку двери, стоял мужчина с двустволкой и в серо-сизой милицейской ушанке. Он не был похож на тех, что гнались за мной до Бирюсинска, но я отступил ещё дальше за ствол и сунул руку в карман, нащупывая рукоятку пистолета. Моя надежда, что обрыв следов не будет замечен, не оправдалась. Грузовик остановился напротив сосны, мужчина с ружьем спрыгнул в снег и заорал:
