– Слушай, цуцик, – сказал он мне как-то раз (улица Сен-Гийом изменила его акцент, интонацию, но не лексику, которая сохранила следы врожденного хамства). – Ну и дерьмо же ваша хата. Ты бы хоть поднатужился и сиганул на ступеньку повыше. Вероника стоит лучшего, ты не считаешь?
И он обвел подбородком комнату, в которой мы сидели. Да, Вероника, несомненно, стоила лучшего. Я промолчал.
«Сигануть на ступеньку выше» мне удалось только год спустя. Но рождение нашей маленькой дочки временно отодвинуло на задний план все заботы о материальном благополучии и о продвижении по социальной лестнице. В течение полугода наши мысли были сконцентрированы на малютке, и ничего другого для нас не существовало. И я вспоминаю об этом периоде как о самом счастливом в моей жизни.
– День ото дня она становится все больше на тебя похожа, – говорит Жанина. – У нее твои глаза.
– Правда? Так всегда утешают отцов.
– Свистун! – говорит Жан-Марк. – Кончай придуриваться! А что у нее от меня?
– Ничего, – торопливо отвечает Жиль. – Абсолютно ничего.
– У нее будет мой ум. Сейчас это незаметно, но вы увидите, у нее будет ум ее дяди.
– Бедняжечка, – бормочет Жиль, склоняясь над крошечным личиком, утопающим в батисте. – Явилась злая фея и сделала свой роковой подарок.
Вытянув руку, он указывает двумя пальцами на прорицателя злой судьбы.
– Слышите, что несет этот кретин? – возмущается Жан-Марк. – Во-первых, я не фея…
– Дурачки! – смеется Вероника. Она держит малютку на руках. – Пошли, Жанина, будем ее купать!
– А меня? – спрашивает Жиль.
– Ты хочешь, чтобы мы и тебя выкупали?
– Меня вы не возьмете с собой?
– В нашей ванной комнате вчетвером не повернешься.
И тем не менее все четверо отправляются в ванную. Жиль не может пропустить купание дочки. Каждый вечер он присутствует на этой церемонии. С восторгом и умилением смотрит он, как эта розовая обезьянка гримасничает и плещется в воде.
– Увидишь, какая она смешная, – говорит он Жан-Марку. – Настоящий клоун.
Мыло и губка девочке явно не нравятся. Она норовит отвернуть головку от этих неприятных предметов и морщится, корча брюзгливо-презрительные гримаски, словно старая маркиза, шокированная нарушением приличия. Зрители хохочут. Жиль с нежностью глядит на Веронику, Жанину и дочку. «Вот три существа, которых я сейчас люблю больше всего на свете», – говорят его глаза. Вероника вновь обрела свою свежесть и красоту, она стала даже более красивой, чем до родов: такая же тоненькая и стройная, как прежде, и в то же время в полном расцвете. И Жанина день ото дня становится все более прелестной. Что до маленькой… «Дочка для него – восьмое чудо света! Он просто обалдел, кроме нее, ничто теперь его не интересует, – часто говорит Вероника с наигранным возмущением. – С тех пор как она появилась, он меня едва замечает». И в самом деле, каждый вечер, вернувшись домой, Жиль, поцеловав жену, первым делом спрашивает о Мари: как она поживает, как провела день, чему научилась, потому что, уверяет он, она на редкость способный ребенок. Он сразу идет к ее кроватке и, если она не спит, играет и разговаривает с ней до той минуты, пока ее не понесут купать. Если девочка, увидев его, улыбается, он от радости приходит в неистовство и горделиво хвастается перед женой своим успехом у дочки.
