– Сильвер! – Я едва не упал, когда мне на шею повесилась бабища килограмм эдак на сто двадцать.
Она принялась меня тискать и целовать с такой страстью, что я готов был на месте провалиться от смущения – во-первых, потому что не узнал, кто это, а во-вторых, терпеть не могу потных толстых женщин.
– Господи, как давно мы с тобой не виделись! Стасик, миленький… – Она наконец отпустила меня, но держала под руку и ворковала, словно голубка, преданно глядя на меня снизу вверх.
Не может быть! У меня от удивления отвисла челюсть. Лилька Чугунова! Что с ней стряслось? Она всегда была тоненькая, как тростинка, и из-за этого сильно страдала. К десятому классу все наши девчонки уже вполне сформировались, лишь бедная ЛилькаЧугунок покупала лифчики на три размера больше и набивала их ватой. Об этом я узнал совершенно случайно, когда однажды она затащила меня в подсобку, где уборщицы хранили ведра, швабры, тряпки и прочие хозяйские принадлежности, и мы с отчаянной страстью юности вкусили запретный плод первородного греха. Там Лилька и призналась, что сохнет по мне с пятого класса, чем, признаюсь, удивила меня до потери штанов. Наши близкие отношения продолжались вплоть до того дня, когда мне побрили лоб и отправили в сержантскую учебку. Конечно, кроме Чугунка у меня были еще несколько пассий, но я весьма искусно делал вид, что люблю только ее одну. И в общем не кривил душой – по молодости я был почти сексуальным маньяком и мог трахаться с кем угодно, когда угодно и сколько угодно. Поэтому я любил всех своих подруг. Это потом, гораздо позже, пришла житейская мудрость, которая ненавязчиво, но жестко подсказала, что в жизни есть прелести и другого рода; например, сон после двух суток непрерывного поиска в тылу противника; или сама жизнь.
Из армии я написал Лильке всего три письма. Как и другим моим безутешным невестам.
Это чтобы они не считали меня редиской. Но жизнь продолжается даже за стенами казармы, и вскоре у меня был полный комплект офицерских жен, которые заставили бравого сержанта напрочь выбросить из головы воспоминания о гражданке. Благородно отписав под копирку всем своим девицам, что меня посылают на сверхсекретное задание – может даже за рубеж, я прекратил опыты с эпистолярным жанром раз и навсегда.
Постоянные самоволки, а значит и хронический недосып, напрочь отбили желание корпеть над письмами, в отличие от моих товарищей по оружию, которые строчили слюнявые послания своим подругам почти каждый день. Я был прагматиком до мозга костей и предпочитал иметь армейскую синицу в руках, нежели эфемерного гражданского журавля за тридевять земель.
