Может, найду какие-либо бумаги /или еще что/, которые могут пригодится в расследовании. Жмурики не вызывали во мне боязни или неприятия. Я их за свою жизнь насмотрелся по самое некуда. Поэтому я совершенно спокойно начал исследовать содержимое шкафов и секретера, предварительно обмотав руку носовым платком – чтобы не оставлять следов.
Но нашел только грязное белье и немного одежды – самое основное. Почти во всех шкафах властвовало запустение. Как я и предполагал, это была конспиративная квартира.
Но когда я прошел на кухню и открыл холодильник, моему взгляду предстало поистине гастрономическое изобилие. Да, Храпов не любил себе отказывать в еде и хороших напитках…
Я опоздал на долю секунды. Меня заинтересовала коробка из-под обуви, стоявшая под шифоньером. Я лег на пол и потянул ее к себе. И в этот момент рядом со мной послышался подозрительный шорох. Мне стала понятна моя фатальная ошибка практически мгновенно, но уже было поздно. Сначала послышался треск электрического разряда, и мое тело скрутила в узел жестокая боль; кто-то воспользовался поистине дьявольским изобретением цивилизованного человечества конца двадцатого века – мощным электроимпульсным разрядником. Ну, а потом моя голова, как мне показалось, раскололась от сильного удара словно перезрелый арбуз…
Пробуждение показалось мне вечными муками в преисподней, куда я попал прямиком из квартиры, миновав все загробные формальности, в том числе и чистилище. Голова – о, моя бедная, многострадальная бестолковка! – так сильно болела, что в глазах мелькало красное пламя вперемешку с едкими нашатырными пузырьками, вышибающими слезу. Кряхтя, как столетний старец, я сел и попытался разобраться в окружающей обстановке.
Я находился в той самой квартире, где Элла завалила Храпова. Он и лежал рядом со мной, уже начавший холодеть. Лужа крови, набежавшая из раны на светлый линолеум пола, загустела, потемнела и казалась вишневым сиропом. Я посмотрел на свою правую руку, которой что-то мешало – и выпучил от удивления глаза. Твою дивизию!.. Моя широкая ладонь крепко сжимала уже знакомую статуэтку – ту, которой танцовщица оприходовала своего фраера!
Несмотря на боль /как выражались сочинители девятнадцатого столетия – во всех членах; именно так мне и хотелось охарактеризовать свое состояние/, я встал и, уже было вознамерившись куда-нибудь определить злосчастную копию творения безвестного гения /это было изображение обнаженной девы-купальщицы/, посмотрел на стол-книжку, до моего свержения с Олимпа скромно стоявший под стеной в сложенном состоянии. И обалдел – вместо покрытой пылью широкой тумбочки в зале красовалась накрытая по всем правилам этикета скатерть-самобранка! Правда, ее первозданная свежесть уже была несколько подпорчена огрызками и пустыми бутылками, коих я насчитал две с хвостиком;
