Не прелюды он и не вальсы,
И не Листа листал листы,
В нем росли и переливались
Волны внутренней правоты.
<…>
Чтоб смолою соната джина
Проступила из позвонков,
Нюренбергская есть пружина,
Выпрямляющая мертвецов.
(III, 311)
Стихотворение датировано 16 апреля 1931 года и приурочено к годовщине смерти Маяковского. «Правда книги — спиральная», — говорил Белый. На языке позднего Мандельштама это называется «учить горбатого». И эта флейта-позвоночник распрямляет Маяковского во весь Рост (так зовет его Мандельштам в своей прозе). Выстрел выбил «щучью косточку» из клавиши рояля-Голиафа.
Что такое «нюренбергская пружина» ответил Набоков. В английском романе «Ада, или Радости страсти» один из персонажей говорит: «…Конец всегда банален — виселица, железное жало Нюрнбергской Старой Девы, пуля в висок, последние слова в новой, с иголочки Ладорской больнице…». Из комментария к роману явствует, что экзотическое устройство это, скорее тиски, чем пружина: так называемая «железная девственница» — инструмент средневековой пыточной системы, полая человеческая фигура из металла с обращенными вовнутрь шипами, которую показывают туристам в Нюрнбергской крепости. В стихотворении Мандельштама смерть Маяковского описывается как умолкание рояля («не звучит рояль-Голиаф»). Не беда, ибо при жизни он безбожно фальшивил, сервилизм тому виной. Отсюда мандельштамовский призыв: «Не втирайте в клавиши корень / Сладковатой груши земной» (III, 311). Земляная груша, тапинамбур, употребляется в основном как корм для свиней. Здесь она — аллегория лжи и фальши. Призыв не втирать ее в клавиши попросту означает: «не мечите бисера перед свиньями», они и вас сожрут. Адмиралтейская игла, поставленная штыком на службу нового класса, обернется шипом пыточной пружины власти. Из мандельштамовской «Четвертой прозы» (1930) мы узнаем точное имя современной Нюрнбергской девственницы: «Один мерзавец мне сказал, что правда по-гречески значит мрия. Вот эта беляночка — настоящая правда — с большой буквы по-гречески, и вместе с тем она другая правда — та жестокая партийная девственница — Правда-Партия» (III, 174). Мандельштам перевел греч. Parthenos — «девственница». Ордалии партий и приведут Маяковского к самоубийственному выстрелу — последнему аргументу поэта, выпрямляющему его во весь голос-рост. Это была крайняя попытка доказательства искренности веры и потому «внутренней правоты». Подобные образы оправдания, и не только Маяковского, но и всей «дали социализма», служения «ядру народа» ищет и Пастернак во «Втором рождении». И это опять тема окрыленного шопеновского рояля с исполнителем смертельной роли — Маяковским:
