Не выходя за грань своего неповторимого разговорного жанра, заикаясь и нарастяжку, Мат поведал от самой двери, как он собирал наклейки от спичечных коробков. Чтобы поиметь этикетку, он обследовал все откосы, куда летели пустые коробки из проходящих мимо поездов. Но это не давало ему победы над другими филуменистами даже по очкам. И тогда собиратель отправился на больничную свалку, куда выбрасывались коробки из-под анализов. Там и нашлось победное количество наклеек. Мат притерпелся к каловым массам и выиграл первенство.
Компания простила Мату сбои в докладе, потому что конкуренции на роль повествователя не было никакой. Наконец Мат запрокинул голову, вкатил туда последнюю каплю, упал на Мурата и стих.
Следом за ним, как бы расхлебываясь за быстрорастворимого друга, о своей жизни заговорил Реша. Скоро все, кто был в состоянии, узнали, что повзрослел он очень оперативно, в два приема. Сначала неявно — увидев в зале ожидания на вокзале свою бывшую одноклассницу, кормившую почти игрушечной грудью настоящего ребенка, а чуть позже — основательно, прочитав на стенде у паспортного стола о розыске преступника одного с ним года рождения. Получив такую информацию, Реша понял, что его сверстники уже вовсю орудуют в жизни. Не то, что он.
— Не верится как-то, чтобы в семнадцать лет уже разыскивали, скептически заметил третий законный обитатель 535-й комнаты Миша Гриншпон. А ты не пробовал поступать на филологический куда-нибудь? — спросил он Решу.
— Нет, а что? — встрепенулся Реша.
— Понимаешь… язык у тебя… красиво рассказываешь. Писать наверняка не умеешь, а рассказываешь складно. Не то что Мат. — Гриншпон пнул по толстому и не по годам целлюлитному крупу Мата. — Мычит, мычит и никак не телится. А ты, видно, больше тяготеешь к чему-нибудь гуманитарному. Я угадал?
— Это ты загнул! — возразил ему Реша. — Я дня не могу прожить без вымазанной солидолом железки! Нашел гуманитария! Ты же знаешь, как невелик шанс родиться лириком в семье механизатора. Тем более у нас в Почепе!
— А я тебе говорю, никакой ты не механизатор! — настаивал на своей безошибочной наблюдательности Гриншпон. — Ты именно лирик, а никакой не физик!
— Да нет, — сказал Реша. — Лирик и гуманист у нас, я чувствую, Артамонов — молчит, молчит, а потом как икнет! Сколько сидим — хоть бы слово молвил. А сам сегодня с такой тетерей крутил шуры-муры весь день, просто ужас! Вот это лирика! Как зовут-то ее?
— Татьяна, — сообщил Артамонов. — Но называть ее лучше Таней.
