Когда мы спускались по лестнице, снова зазвонил телефон. Гарэт взял трубку на первом этаже.
— Шарлотта, дорогая, рад тебя слышать. Подожди, любовь моя, я провожаю людей.
Он прикрыл трубку рукой.
— Прощаюсь со всеми до пятницы. Скажи свой адрес, — обратился он ко мне.
— Майфэйр, 11.
— Я заеду за тобой примерно полшестого.
— Правда, он забавный? — спросила Гасси, когда мы вышли на улицу. — О, черт! Я забыла адреса, которые он мне дал.
Она помчалась обратно в дом.
Джереми и я взглянули друг на друга. На его бледном лице темнели лишь глаза.
— Ты думаешь, Гарэт уловил, о чем мы говорили? — спросила я.
— Думаю, да. Но это не имеет значения. Разве он тебе нравится?
— Совершенно не в моем вкусе. Он похож на водителя грузовика.
— А кто в твоем вкусе?
— Ты, — сказала я.
Следующий день встретил тридцатиградусной жарой. Лондон сник, а я расцвела. Я чувствовала себя до нелепого счастливой и большую часть дня провела на своем балконе, загорая и уставившись в небо, синее, как глаза Джереми.
Всю неделю я отклоняла любые предложения, и принимала снотворное в количествах, гарантирующих ежедневный десятичасовой сон. Я истратила целое состояние на туалеты для предстоящей поездки. Единственное, что меня несколько смущало, так это то, что Джереми ни разу не позвонил. Правда, моего телефона нет в телефонной книге, а у Гасс он вряд ли отважится его узнавать.
В четверг мне снова приснился постоянно преследующий меня кошмарный сон. Он всегда начинается одинаково: мой отец еще жив. Я уже взрослая, но как ребенок цепенею от страха, медленно спускаясь по лестнице, слыша, как все громче и громче ссорятся мои родители. Я не осмеливаюсь зажечь свет, потому что боюсь, что мама начнет кричать на меня. Спустившись вниз, я отчетливо слышу, что говорит моя мама, заплетающимся от выпитого языком: «С меня довольно. Я ухожу от тебя и забираю Ксандра».
Тут мой отец начинает кричать, что Ксандра она заберет только через его труп. А мама кричит: «Можешь оставить себе Октавию». А отец возражает: «Я не хочу. Кому к дьяволу нужна эта испорченная Октавия?» «Но кто-то же должен ее взять», — кричит мама. «Только не я».
Тут я с криком распахиваю дверь. Я вижу свою мать. От ее красоты ничего не осталось, потому что она пьяна и у нее красное лицо. Они с отцом смотрят на меня с раскаянием и ужасом, стараясь понять, как много мне удалось услышать из их разговора. Тут вдруг мой отец превращается в Джереми, крича: «Мне безразлично, сколько она слышала, я все равно не хочу ее».
