Так проверил контролер дядю Федю и его земляка, женщину, которая рассказывала про сны, и морячка, и девушку в пуховом берете, и остальных всех, и вот он повернулся к парню в ушанке и ватнике, сидящему на чьем-то мешке. Парень подал бумаги.
— Билет, — сказал контролер.
Парень встал и молчал.
— Нет билета? — спросил контролер, глядя сердито через очки.
— Мне нужно в Ленинград, — сказал парень.
— А пропуск где? — спросил контролер.
— Мне очень нужно в Ленинград, — сказал парень.
— Мешок твой? — крикливо спросила проводница. — Где ж твои вещи? Это все вещи твои?
Парень молчал. Все молчали, покамест контролер читал его бумаги.
— Так, — сказал контролер, дочитав. — Пошли.
Опустив глаза, парень двинулся вслед за проводницей. Контролер за ними. Все заговорили громко.
— Как можно, — говорили одни, — ехать зайцем, на что это похоже!
— А вам никогда не приходилось? — спрашивали другие. — Не знаете, почему человек иной раз едет зайцем?
— Просто жулик, — говорили третьи. — Думал украсть чего, — не вышло.
— Валь! — сказала Люська. — Он думал украсть чемодан?
— Хватит тебе повторять глупости, — сказала Валя.
— Он жулик? Валь!
— Нет.
— Просто он молодой человек, — примирительно сказала Люська, желая утешить и подлизаться.
Валя взялась за «Радугу». Ей грустно стало. Еще почти двое суток в этом вагоне… Какие несправедливые есть люди. Не может быть у жулика такое лицо.
7
…Вот запало в голову чужое окошечко и месяц над черной сосной.
Тонкий месяц светит. Краснеется окошечко. Зовет дорожка, бегущая к домику.
Что будет у меня, что? Какая предстоит мне любовь?
Какие подвиги, какие переломы судьбы?
Это со всеми так, или только со мной, что все время уходят от меня те, кто мне нужен, или я от них ухожу?
И этот тоже, — на минутку подсел, и нет его, увели.
Будет ли встреча прочная, вечная?
8
Сколько печных труб, оказывается, понастроили люди. Вот они торчат, трубы, во множестве торчат из-под снега. При каждой трубе была раньше печь; варилось кушанье, люди грелись. Сейчас голо и дико торчат бездомные трубы. Все кругом рухнуло, лежит под снегом, печи, стены; а трубы торчат.
Подъезжаем.
Все одеты в пальто и давно стоят на ногах, накаляя вагон своим жаром. Дядя Федя в шинели, спустив наушники и завязав тесемки под небритым подбородком, встал как скала позади Вали с Люськой. Толчок под ногами, и остановился поезд, люди начинают выливаться из вагона.
Свежий воздух в лицо, столб, часы…
Ленинград?
Толпа льется по перрону…
— Держись! — вскинув на спину багаж, велит Люське дядя Федя. Люська ухватилась за его шинель рукой в рукавичке… Железная калитка в конце перрона, и у калитки — да, она! — тетя Дуся, постаревшая, потемневшая, но она, она! — пряди стриженых волос вдоль щек, папироса во рту, прижмуренный глаз…
