Мать беглянки плачет. Женщины ее утешают:
— Может, вернется! Одумается и прибежит!
— Да, как же, прибежит она, — плачет мать.
— Заявить можно, — говорит одна женщина. — Его за такие поступки, будьте покойны, не похвалят.
— Куда я заявлю, — плачет мать беглянки, — когда я даже фамилии не знаю, только знаю, что Костя.
Другие женщины говорят — как же она без паспорта, паспорт остался у матери.
А девочки говорят:
— Она красивая.
— Что ты, красивая! Совершенно она не красивая!
— Просто самая обыкновенная.
Спорят; но ясно и спорящим и молчащим, что эта беглянка, эта грубиянка — существо особенное: ведь во всей огромной очереди только за ней, какая б она ни была наружностью, пришел ее любимый, и она выбежала к нему, протянув руки.
— У нее глаза голубые-голубые.
— Что ты, голубые! Карие у нее глаза.
— Ничего подобного. Не то серые, не то зеленые, не разберешь какие.
— Ты видел или нет? — пристает мать беглянки к своему сыну-калеке. Ты спал или нет?
Калека молчит-молчит, потом обрывает:
— Да перестань! Тошно!
И ужасно становится похож на свою сестру.
— Пусть хоть у кого-нибудь в семье будет настоящая жизнь, — говорит он.
— Хорошо как жизнь, а как смерть? — плачет мать.
— Тоже ничего, — говорит калека. — Настоящая смерть на войне — тоже неплохо.
Он трудно поднимается, собирает свои костыли, идет. Он, когда был маленький, баловался на улице и попал под трамвай. Лопатки у него торчат под рубашкой, и нестриженые волосы лежат косичками на худой шее.
Женщины говорят:
— Без паспорта, без карточек, в чем была, — с ума сойти!
А девочки говорят:
— Как она ломала руки. Какая она была несчастная.
— Какая она сегодня счастливая!
— Ты рада? — спрашивает Светлана.
— Да! — отвечает Валя.
— Хорошо, правда?
— Хорошо!
Они быстро, по секрету от всех, пожимают друг другу руки.
В военную темную ночь, и такая история. Что за праздник нечаянный у девочек возле Московского вокзала!
12
И все как ветром сдунуто враз. Ничего этого нет.
— Светла-наааа! До свида-ньяааа!
Не видно Светланы; только слабенький голосишко звенит в ответ: «До свида-ньяааа!»
Все дальше, слабей звенит голосишко: «…ньяааа!»
Вздев мешки на спину, потоком идет народ.
Как щепочку, уносит Валю в душном потоке. Идем, идем. Не остановиться, не оглянуться. Справа мешок, слева мешок; каменные, ударяют больно. Собственный рюкзак давит Вале на позвонки; гнет шею. Идем, идем. Без конца идем, не видно куда. «Сейчас задохнусь», — думает Валя; но с готовностью идет и без страха: так надо. Так в нашем путешествии полагается. Только крепче держаться за Люськину руку. С другой стороны держит Люську мать, — мы все тут, потеряться не можем…
