– Они не хотели умирать… – Савамура, задумавшись, смотрит в ту сторону, куда скрылись мать с сыном. – Пусть все узнают – никто не хотел умирать. Они не хотели идти на войну, ни те, кто воевал, ни те, кто боролся против войны.
Оцуки пристально смотрит на Савамуру. Тот стоит прикрыв глаза.
– Среди тех, кто вместе со мной проводил антивоенную работу, был некто К… Нас вместе арестовали и без конца допрашивали. Однажды мы оказались рядом в уборной. К. сказал: «Тебе надо поскорей выходить на свободу. С твоим здоровьем ты долго не выдержишь…» Полицейский торопил нас, а я думал: хоть бы подольше не возвращаться в камеру. К., так беспокоившийся о моем здоровье, умер в тюрьме, и я до сих пор помню его проникающий в самую душу голос и снежную метель за окном…
Савамура открывает глаза, они у него такие добрые сейчас, и смотрит на Оцуки.
– Да, нынешние молодые люди непременно должны знать, как страшна смерть и как прекрасна жизнь, должны дорожить ею.
«Это Савамуру так опечалило слово „окаменелость“, произнесенное той женщиной», – думает Оцуки.
Пора возвращаться на работу. Оцуки покидает Народный дом и выходит на улицу. Он шагает под выстроившимися в ряд деревьями, слушает пенье цикад, и ему вдруг приходит в голову мысль, что прожил он на свете совсем немного, а годы давят непосильной тяжестью. В памяти с особой отчетливостью всплывают слова Савамуры.
«Ложно ли предчувствие скорой смерти?» – думает Оцуки. Слово «окаменелость» становится вдруг весомым.
Чтобы внести последние исправления в «Сборник воспоминаний военных лет», члены редколлегии собрались у Савамуры, жившего на четвертом этаже многоэтажного дома. Погода стояла безветренная, было душно.
Хотя о выпуске «Сборника» было объявлено в «Городских ведомостях» и по местному вещанию, никто не ожидал, что в последний день приема рукописей их поступит примерно с полсотни. Семь заметок прислали испытавшие атомную бомбежку, точнее, прислано было лишь две, а пять написал Оцуки со слов очевидцев, которых он посетил по поручению организаций, проводящих сбор подписей за запрещение атомной и водородной бомб. То, что Оцуки услышал, было поистине ужасно. Он даже внутренне сжался. У некоторых до сих пор выходили из тела осколки стекла. Лишь чувство долга заставило его приняться за литературную обработку записанных им воспоминаний. В них говорилось о том, что его мать знала по собственному опыту и о чем никогда никому не рассказывала.
В городе хозяин рыбной лавки рассказывал:
